витриной кондитерской Мак-Клоски. Здесь он опять высморкался — то ли сажа набилась в нос, то ли он был растроган, сказать трудно, — и вошел в эту знаменитую маленькую, уже покосившуюся лавчонку, и вскоре вышел с печеным яблоком в сиропе, щедро посыпанным сахарной пудрой. Он ел его прямо на улице, продолжая свой путь, начав его с Флорал-стрит и закончив на Сент-Мартинс-лейн. Здесь, чуть южнее Севен-Дайалс, незнакомец остановился и постоял на пустынном и тихом перекрестке, единственном, где не было яркого света газовых фонарей.

Вот и Сесил-стрит, очень короткая улица, связывающая Кросс-стрит и Сент-Мартинс-лейн. Он тщательно вытер платком лицо и углубился в темноту квартала, безуспешно пытаясь разглядеть номера домов.

Почти достигнув шумной Кросс-стрит, запруженной кабриолетами, дилижансами, наемными экипажами и двуколками, он вдруг увидел только что остановившийся фаэтон. Это был самый дорогой из всех экипажей, что было заметно даже в темноте, и, когда незнакомец перешел улицу, где было больше света, он даже разглядел золотой герб на черной лакированной дверце. Из фаэтона доносился женский плач.

Мгновение — и незнакомец был уже на Кросс-стрит, устремившись к фаэтону. Дверца его открылась, и оттуда вышла крупная женщина в длинном платье.

— Доброй ночи, мэм, — сказала она на прощание тому, кто остался в фаэтоне.

Услышав этот голос, незнакомец резко остановился.

Фаэтон уехал, но он все еще стоял не шелохнувшись в тени подъезда какого-то дома, пока женщина не открыла ворота, ведущие к узкому дому в глубине. Слабый свет над дверью освещал вход.

— Простите, миссис, это дом № 4? — не удержавшись, спросил он.

— Если вы за таблетками, то приходите завтра.

— Мери Бриттен? — промолвил он.

Он слышал, как гремят ключи в большой связке.

— Приходите завтра, — повторила женщина. Незнакомец вышел, на мостовую.

— Зажги лампу, Мери.

— Кто вы?

— Тот, кого ты должна узнать, Мери Бриттен.

Она продолжала стоять спиной к незнакомому гостю, все еще перебирая ключи.

— Сейчас темно. Приходите завтра.

— Тот, кого ты должна узнать, весь в лондонской саже. — Наконец она нашла нужный ключ. Дверь открылась и слабый свет — в холле едва горела одна керосиновая лампа — осветил высокую, красивую женщину в модном платье синевато-зеленого цвета из ткани, переливающейся, как шелк. Она на мгновение замерла, всматриваясь в темноту, — старая леди полных семидесяти лет, но со своей осанкой и манерой держаться выглядевшая на пятьдесят, во всяком случае при этом свете.

— Итак, Сесил-стрит? — спросил он. — А я думал, будет что-нибудь пошикарней.

Женщина заколебалась. Вглядываясь в темноту и не выпуская ручку двери, она прошептала:

— Что ты здесь делаешь? Тебе не миновать смерти, если узнают, что ты здесь.

— Нечего сказать, хорошая встреча того, кто вернулся домой.

— Не обременяй нас еще и своими неприятностями, — промолвила женщина.

— Ты стала респектабельной леди.

— А ты приехал, чтобы позлословить?

— У меня все хорошо, — сказал он. — Ты не пригласишь меня в дом?

Она не сделала такой попытки, однако стала приветливее.

— Они плохо с тобой обращались?

— Достаточно плохо.

— Как ты узнал, что я живу здесь?

— Я видел твою рекламу в газете.

— Ты вернулся домой, чтобы снова взяться за старое, хитрец?

— Нет, Ма. Я завязал. А вернулся сюда за культурой.

Она рассмеялась.

— Опера?

— Да, — ответил незнакомец, посерьезнев. — Опера, театры. У меня куча времени, чтобы многое наверстать.

— Ну ладно, мне пора спать, Джек. Поэтому прости, что не приглашаю поболтать.

— Может, мне зайти к Тому?

— О Боже, Джек!

— А что такое?

— Ублюдок! — воскликнула она, искренне возмущенная. — Ты не знаешь, что он мертв?

— Нет! Нет! Я этого не знал.

— Да простит меня Господь, Джек, но я не такая простушка, чтобы поверить. Ты заплатил за это. Я знаю, как все было устроено.

— Я ничего никому не платил, клянусь.

— Чего тебе нужно, Джек? — уже устало спросила старая женщина, и на этот раз ее голос дрогнул. — Что ты делаешь в Лондоне?

— Это мой дом, — ответил Джек, повысив голос, и в нем послышались те же свирепые нотки, которые на мгновение почуял швейцар гостиницы «Золотой бык». — Вот чего я хочу. Быть дома.

— Я все еще владею своим бильбоа^[1] и думаю, что смогу воспользоваться им.

Незнакомец покачал головой и рассмеялся.

— Ты испугалась, что я стану сводить с тобой счеты, Ма?

— Ты не боишься, что кто-нибудь повесит тебя, Джек? — После этих откровенно неприятных и горьких слов она вошла в дом и заперла за собой дверь.

— Я еще приду к тебе, Ма.

Ответа не последовало, лишь слышно было позвякивание дверных цепочек, что рассмешило визитера.

— Я приду завтра утром. Мы славно побеседуем, когда я вернусь.

Без сомнения, Джек Мэггс исполнил бы свое обещание, но завтра принесло много таких событий, которые он никак не мог предвидеть. Пройдет три недели, прежде чем он снова появится на Сесил-стрит.

Глава 2

Грэйт-Куин-стрит когда-то была домом забияки лорда Герберта из Чербери, здесь жили лорд Бристол и лорд-канцлер Финч, а также семьи Конвей и Поллет. Но к тому дождливому воскресному утру, когда Джек Мэггс появился на ней, размашисто шагая, сунув трость с серебряным набалдашником под мышку, от золотого века Грэйт-Куин-стрит сохранились всего лишь остатки пилястр и других архитектурных изысков на отдельных фасадах домов в западной части улицы.

Теперь на Грэйт-Куин-стрит появились табачная лавка, прачечная и маленькая узкая хибарка, где изготовлялись стеклянные глаза для кукол и пострадавших джентльменов. В доме № 30 снимали комнаты актеры, а дом № 29 арендовал ушедший на покой бакалейщик с площади Клеркенуэлл.

Однако все внимание Джека Мэггса было поглощено домом № 27; остановившись на тротуаре, он не сводил с него глаз.

Это был красивый четырехэтажный особняк с высокой железной оградой и маленькой изысканной калиткой, от которой шла дорожка к входу для прислуги. Парадный вход с фрамугой и медным дверным молотком вызвал у Джека Мэггса столь радостное волнение от вида недвижимости, которую он приобрел, что левая сторона его неподвижного лица заметно задергалась.

По улице в направлении к Лонг-Экру лихо промчалась двуколка, которой стоя правил молодой парень лет двадцати. Но гость настолько был поглощен созерцанием особняка, что лишь резкий щелчок хлыста вернул его к действительности.

Придя в себя, Джек Мэггс вдруг разъярился и выбежал на мостовую, в гневе подняв трость; казалось, он был готов побежать вдогонку за