— Ни-че-го.
— Она тебя бросила?
— Нет, я ее.
— Разлюбил?
— Да нет. Не знаю.
— Но ты шлялся по бабам.
— Шлялся.
— И врал, а ей это не нравилось.
— Врал.
— А потом ты взял назад свои клятвы и отвалил.
— Краткость — сестра таланта.
— Так ты из-за нее в тот вечер напился в «Шлюзе»?
— И из-за нее тоже.
Санкартье залпом допил шампанское.
— Извини, что влезаю, но, раз уж у тебя от всего этого депрессуха, значит, ты запутался. Врубаешься?
— А то.
— Советчик из меня никакой, но ты давай, пусти логику в дело и включи мозги.
Адамберг покачал головой.
— Она отстраняется, я кажусь ей опасным.
— И все-таки, если хочешь вернуть ее доверие, стоит попытаться.
— Но как?
— Бери пример с лесников. Они выкорчевывают сухостой и сажают молодняк.
Санкартье постучал пальцем по виску — мол, используй «серое вещество».
— Оседлай и скачи? — улыбнулся Адамберг.
— Именно так, парень.
Рафаэль и Жан-Батист Адамберги возвращались домой в два часа ночи, они шли в ногу, касаясь друг друга плечами. — Я еду в деревню, Жан-Батист. — И я с тобой. Брезийон дал мне неделю отпуска. Он полагает, я должен оправиться от шока. — Как ты думаешь, ребята до сих пор взрывают жаб у прачечной? — Наверняка, Рафаэль.
Они с Санкартье отошли в сторонку — канадец хотел подарить ему свою всепогодную двенадцатикарманную куртку. — Смотри, — объяснял Санкартье, — это не простая куртка, а двусторонняя. Наденешь черной стороной — укроешься от непогоды, снег и дождь тебе будут не страшны. А наденешь синей — будешь виден на снегу как на ладони, но она не отталкивает воду. Можешь промокнуть. Куртка под настроение, как хочешь, так и надевай. Не обижайся, все как в жизни. Адамберг провел рукой по короткому ежику волос. — Я понимаю, — кивнул он. — Бери, — Санкартье сунул куртку Адамбергу, — будешь меня помнить. — Тебя я точно никогда не забуду, — прошептал Адамберг. Санкартье хлопнул его по плечу. — Включай мозги, вставай на лыжи и вперед! Желаю удачи. — Передай от меня привет сторожевому бельчонку. — Черт, так ты его приметил? Джеральда? — Его зовут Джеральд? — Да. Ночью он прячется в водосточной трубе, она ведь покрыта антифризом. Вот ведь хитрюга! А днем выходит на дежурство. Знаешь, у него была любовная драма… — Я не в курсе — у меня тоже были проблемы. — Но ты заметил, что у него любовь? — Конечно. — Так вот, она его бросила. Джеральд заболел с горя, день и ночь сидел в своей норке. Вечером я чистил ему дома орешки, а утром клал их у желоба. Через три дня он сдался и поел. Шеф орал, спрашивая, какой дурак принес белке корм. Я, конечно, промолчал, у него и так на меня зуб из-за твоего дела. — И что теперь? — Джеральд недолго грустил, снова начал работать, а красотка вернулась. — Его красотка? — Не знаю. Поди разберись с этими белками! Но Джеральда я узнаю из тысячи. А ты? — Наверное. Санкартье снова хлопнул его по плечу, и они наконец расстались: Адамберг с сожалением смотрел, как канадец идет на посадку.
— Приедешь снова? — спросил Лалиберте, пожимая ему руку. — Я твой должник и хочу, чтобы ты вернулся посмотреть на красные листья и тропу. Проклятие снято, ходи по ней в любое время. Лалиберте держал руку Адамберга железной хваткой. Комиссар всегда различал во взгляде суперинтенданта всего три чувства — теплоту, строгость и ярость, а теперь вот появилась этакая задумчивость, и выражение лица изменилось. Под гладью вод всегда что-то кроется, подумал он, вспомнив озеро Пинк. — Хочешь, скажу кое-что? — продолжил Лалиберте. — Пожалуй, среди полицейских тоже должны быть романтики. Он выпустил руку комиссара и ушел. Адамберг проводил взглядом его массивную спину. Вдалеке маячила голова Добряка Санкартье. Адамберг с радостью отщипнул бы чуточку его благожелательности, занес на карточку, вложил в бумажный медальон, сунул в ячейку и впрыснул в свою ДНК.
Семеро сотрудников отдела шли к выходу. Адамберг услышал, как его зовет Вуазне, обернулся и медленно догнал своих, неся на плече куртку сержанта. Встань на лыжи и вперед, мечтатель. Садись на облако, мужик. И рули.
Рафаэль и Жан-Батист Адамберги возвращались домой в два часа ночи, они шли в ногу, касаясь друг друга плечами. — Я еду в деревню, Жан-Батист. — И я с тобой. Брезийон дал мне неделю отпуска. Он полагает, я должен оправиться от шока. — Как ты думаешь, ребята до сих пор взрывают жаб у прачечной? — Наверняка, Рафаэль.
LXV
Восемь членов квебекской экспедиции провожали Лалиберте и Санкартье в Руасси. Самолет улетал на Монреаль в 16.50. За последние семь недель Адамберг в шестой раз оказывался в этом аэропорту, и всякий раз у него было разное состояние духа. Присоединившись к коллегам под табло, он почти удивился, не увидев среди них Жан-Пьера Эмиля Роже Фейе, славного Жан-Пьера, которому он с радостью пожал бы руку.Они с Санкартье отошли в сторонку — канадец хотел подарить ему свою всепогодную двенадцатикарманную куртку. — Смотри, — объяснял Санкартье, — это не простая куртка, а двусторонняя. Наденешь черной стороной — укроешься от непогоды, снег и дождь тебе будут не страшны. А наденешь синей — будешь виден на снегу как на ладони, но она не отталкивает воду. Можешь промокнуть. Куртка под настроение, как хочешь, так и надевай. Не обижайся, все как в жизни. Адамберг провел рукой по короткому ежику волос. — Я понимаю, — кивнул он. — Бери, — Санкартье сунул куртку Адамбергу, — будешь меня помнить. — Тебя я точно никогда не забуду, — прошептал Адамберг. Санкартье хлопнул его по плечу. — Включай мозги, вставай на лыжи и вперед! Желаю удачи. — Передай от меня привет сторожевому бельчонку. — Черт, так ты его приметил? Джеральда? — Его зовут Джеральд? — Да. Ночью он прячется в водосточной трубе, она ведь покрыта антифризом. Вот ведь хитрюга! А днем выходит на дежурство. Знаешь, у него была любовная драма… — Я не в курсе — у меня тоже были проблемы. — Но ты заметил, что у него любовь? — Конечно. — Так вот, она его бросила. Джеральд заболел с горя, день и ночь сидел в своей норке. Вечером я чистил ему дома орешки, а утром клал их у желоба. Через три дня он сдался и поел. Шеф орал, спрашивая, какой дурак принес белке корм. Я, конечно, промолчал, у него и так на меня зуб из-за твоего дела. — И что теперь? — Джеральд недолго грустил, снова начал работать, а красотка вернулась. — Его красотка? — Не знаю. Поди разберись с этими белками! Но Джеральда я узнаю из тысячи. А ты? — Наверное. Санкартье снова хлопнул его по плечу, и они наконец расстались: Адамберг с сожалением смотрел, как канадец идет на посадку.
— Приедешь снова? — спросил Лалиберте, пожимая ему руку. — Я твой должник и хочу, чтобы ты вернулся посмотреть на красные листья и тропу. Проклятие снято, ходи по ней в любое время. Лалиберте держал руку Адамберга железной хваткой. Комиссар всегда различал во взгляде суперинтенданта всего три чувства — теплоту, строгость и ярость, а теперь вот появилась этакая задумчивость, и выражение лица изменилось. Под гладью вод всегда что-то кроется, подумал он, вспомнив озеро Пинк. — Хочешь, скажу кое-что? — продолжил Лалиберте. — Пожалуй, среди полицейских тоже должны быть романтики. Он выпустил руку комиссара и ушел. Адамберг проводил взглядом его массивную спину. Вдалеке маячила голова Добряка Санкартье. Адамберг с радостью отщипнул бы чуточку его благожелательности, занес на карточку, вложил в бумажный медальон, сунул в ячейку и впрыснул в свою ДНК.
Семеро сотрудников отдела шли к выходу. Адамберг услышал, как его зовет Вуазне, обернулся и медленно догнал своих, неся на плече куртку сержанта. Встань на лыжи и вперед, мечтатель. Садись на облако, мужик. И рули.