оформилось в его затуманенном мозгу, и от второго, чтобы уцелеть самому, надо избавиться как можно скорей.
Хищно глядя на узкую спину пассажира, он понял, что пришла долгожданная минута, которую он с самого начала лелеял и старательно оберегал, чтобы не обнаружить ее раньше времени. И он начал медленно подниматься с колен, чтобы наверняка, одним ударом расправиться со свидетелем.
Оглохший от ударов волн, нэ не потерявший рассудок, Джеймс чутьем уловил неладное, понял, что сейчас произойдет. Он стремительно обернулся, и момент был упущен. Рыжий покачивался на полусогнутых ногах, и поза его со стороны выглядела нелепой, а руки как бы сами собой шарили по днищу в поисках опоры, не сообразуясь с движениями тела и выдавая намерения Рыжего с головой.
— Сволочь! — со свистом прошипел Джеймс, отодвигаясь от проема под надежную защиту тента на выгнутых полусферой дугах. — Чистеньким захотел остаться, мразь! И ты думаешь, тебе удастся выкрутиться? Наверно, ты забыл, что на песке остались не только твои, но и мои следы?
Рыжий смотрел озадаченно, размышлял. Это была правда, и этого он не учел. Но ярость уже клокотала в нем, выплеснулась наружу, и погасить ее было не так-то просто. Самоуверенный чужак действовал ему на нервы, как бы подсказывал, сам звал, чтобы с ним расправились, и Рыжий, вовремя вспомнив о пистолете, прихваченном с собой на всякий случай, потянул из кармана удобную рифленую рукоять.
Совсем рядом, над головой, пугая грохотом моторов, пронесся невидимый из-за купола самолет, и это одновременно и испугало, и подхлестнуло Рыжего, дало решительный толчок.
— За борт! — прорычал он чужому, налегая на «р». — Прыгай, собака! Считаю до трех…
Пуля вошла Рыжему точно в лоб, и он, даже не успев понять, что с ним произошло, выронил оружие и кулем завалился вперед, лицом вниз, во время падения придавив плоской грудью подвернувшуюся канистру.
За бортом сторожевика шторм все так же перелопачивал неисчислимые кубометры воды, и от бесполезной этой работы, напрасно пропадавшей энергии корабль мотало, норовя опрокинуть, и выдерживать заданный курс удавалось с трудом. Верхнюю палубу, властвуя на ней безраздельно, окатывали волны, но там, за стальной обшивкой, вовсю кипела работа, жили и дышали, напряженно работали люди, привыкшие двигаться наперекор трудностям и стихии. Тридцатишестилетний командир корабля капитан 1 ранга Введенский наблюдал за окружающим, до поры не вмешиваясь в царившую вокруг деловую суету. Штурман мало-помалу счислял нужный курс, от командиров БЧ по трансляции исправно поступали доклады, и Введенский правил службу, как тризну. Но был в этой идиллии пренеприятный, хлестнувший по нервам капитана момент, когда трудяга-штурман, подняв голову от микроскопически маленького своего столика с расстеленной на нем бледно-зеленой картой и разбросанными в кажущемся беспорядке лекал, циркулей и графитовых карандашей, сообщил в унынии, что курс утерян. — Догадываюсь, — невесело пробасил Введенский, морщась от известия, как от зубной боли. — Запросим борт. Барражируя всего в каких-то полутораста метрах над акваторией, все время держа под наблюдением столь удачно обнаруженную цель, АН-24 качнулся с крыла на крыло. Корабль был еще далеко, к тому же отклонился от курса, и нужда заставляла экипаж «ласточки» выходить на приводные радиостанции, чтобы заполучить точные координаты широты и долготы, по которым сторожевик пройдет к цели, как по нитке. — Значит, так, орелики… — Командир «ласточки» расслабленно откинулся на жесткую спинку кресла. — Вызываем вертолет. Он и подсветит морякам. А позволят условия — и подцепит пассажиров. Возражения? Возражений нет. Значит, принимается. В ГКП сторожевика тоже не дремали, и Введенский, получив от вахтенных радиотелеграфистов точные координаты цели, теперь в довольстве потирал руки: худо-бедно, а корабль приближался к месту, и пяти-, шестиметровые волны, выплясывая под чуткий маятник кренометра, были ему в пути не помехой. — Что там на камбузе? — спросил Введенский старпома. — Может, дадут чаю? И по стальной коробке, словно кто нашептал, понеслось по «сарафанному» радио: командир хочет чаю, командира обуяла жажда, а это всегда было верным признаком, что командир доволен и дела идут куда как хорошо…
Теперь и Джеймс, придя в себя после случившегося с Рыжим, слышал, как время от времени, грохоча моторами, над головой проносился в месиве дождя и соленых морских брызг неведомый самолет. Зная наперед, какая его постигнет участь, рассчитав все, что было возможно в такой тупиковой ситуации, он предусмотрительно опорожнил собственные карманы, скинул за борт все лишнее, что косвенно указывало бы на цель предпринятого им путешествия, потом в последний момент содрал с бездыханного Рыжего его латанную во многих местах рыбацкую куртку, напялил ее поверх своей одежды, чтобы при задержании выглядеть перед пограничниками не этаким ангелом с прогулочного катера, а взаправдашним рыбаком, решившим полакомиться свежей камбалой. Рыща взглядом по ограниченному пространству плота, почти невидимый из-за рано спустившихся сумерек, он с трудом приподнял тяжеленное тело Рыжего и в два приема, отчаянно напрягаясь, перевалил его за борт. Теперь ничто не напоминало о недавнем присутствии здесь второго, ничто не наводило на эту губительную в его положении мысль. Оставалось сделать последнее — расстаться с тем, с чем Джеймс не расставался никогда. Минуту или две он ласкал пальцами бугристые стенки дипломата с центральным цифровым замком, медлил, внимая тягучим думам, которые образовывались одна за другой в его голове. Потом рывком, не глядя, опустил руку за борт, и дипломат, даже не булькнув, ушел в пучину, исчез, словно его не было. «Как все в этом мире призрачно! — усмехнулся Гаррисон, сжимая виски. — Призрачно и непрочно. Где Аризона, где Гавайи? Где ты, небесный цветок гамбургских оранжерей, посылающий вызов всему живому? Господи!..»
Вертолет плыл, словно несли его не металлические лопасти, а крылья ангела. — Проходим над целью, командир! — Вижу! Сообщите на корабль… Введенскому тотчас сообщили: «Держите на «мигалку», висим над целью». Капитан, пока корабль не вышел на цель и репитер лага отсчитывал предельно возможную для таких условий скорость, с чувством прихлебывал норовящий выплеснуться чай. «Есть два удовольствия в жизни, — рассуждал он, прижимаясь от бортовой качки и быстрого хода корабля к спинке кресла. — Это добротно сделанное дело и… чай. Семья, выслуга, авторитет — это само собой. Но чай…» Он ждал, когда вахтенный или сигнальщик
За бортом сторожевика шторм все так же перелопачивал неисчислимые кубометры воды, и от бесполезной этой работы, напрасно пропадавшей энергии корабль мотало, норовя опрокинуть, и выдерживать заданный курс удавалось с трудом. Верхнюю палубу, властвуя на ней безраздельно, окатывали волны, но там, за стальной обшивкой, вовсю кипела работа, жили и дышали, напряженно работали люди, привыкшие двигаться наперекор трудностям и стихии. Тридцатишестилетний командир корабля капитан 1 ранга Введенский наблюдал за окружающим, до поры не вмешиваясь в царившую вокруг деловую суету. Штурман мало-помалу счислял нужный курс, от командиров БЧ по трансляции исправно поступали доклады, и Введенский правил службу, как тризну. Но был в этой идиллии пренеприятный, хлестнувший по нервам капитана момент, когда трудяга-штурман, подняв голову от микроскопически маленького своего столика с расстеленной на нем бледно-зеленой картой и разбросанными в кажущемся беспорядке лекал, циркулей и графитовых карандашей, сообщил в унынии, что курс утерян. — Догадываюсь, — невесело пробасил Введенский, морщась от известия, как от зубной боли. — Запросим борт. Барражируя всего в каких-то полутораста метрах над акваторией, все время держа под наблюдением столь удачно обнаруженную цель, АН-24 качнулся с крыла на крыло. Корабль был еще далеко, к тому же отклонился от курса, и нужда заставляла экипаж «ласточки» выходить на приводные радиостанции, чтобы заполучить точные координаты широты и долготы, по которым сторожевик пройдет к цели, как по нитке. — Значит, так, орелики… — Командир «ласточки» расслабленно откинулся на жесткую спинку кресла. — Вызываем вертолет. Он и подсветит морякам. А позволят условия — и подцепит пассажиров. Возражения? Возражений нет. Значит, принимается. В ГКП сторожевика тоже не дремали, и Введенский, получив от вахтенных радиотелеграфистов точные координаты цели, теперь в довольстве потирал руки: худо-бедно, а корабль приближался к месту, и пяти-, шестиметровые волны, выплясывая под чуткий маятник кренометра, были ему в пути не помехой. — Что там на камбузе? — спросил Введенский старпома. — Может, дадут чаю? И по стальной коробке, словно кто нашептал, понеслось по «сарафанному» радио: командир хочет чаю, командира обуяла жажда, а это всегда было верным признаком, что командир доволен и дела идут куда как хорошо…
Теперь и Джеймс, придя в себя после случившегося с Рыжим, слышал, как время от времени, грохоча моторами, над головой проносился в месиве дождя и соленых морских брызг неведомый самолет. Зная наперед, какая его постигнет участь, рассчитав все, что было возможно в такой тупиковой ситуации, он предусмотрительно опорожнил собственные карманы, скинул за борт все лишнее, что косвенно указывало бы на цель предпринятого им путешествия, потом в последний момент содрал с бездыханного Рыжего его латанную во многих местах рыбацкую куртку, напялил ее поверх своей одежды, чтобы при задержании выглядеть перед пограничниками не этаким ангелом с прогулочного катера, а взаправдашним рыбаком, решившим полакомиться свежей камбалой. Рыща взглядом по ограниченному пространству плота, почти невидимый из-за рано спустившихся сумерек, он с трудом приподнял тяжеленное тело Рыжего и в два приема, отчаянно напрягаясь, перевалил его за борт. Теперь ничто не напоминало о недавнем присутствии здесь второго, ничто не наводило на эту губительную в его положении мысль. Оставалось сделать последнее — расстаться с тем, с чем Джеймс не расставался никогда. Минуту или две он ласкал пальцами бугристые стенки дипломата с центральным цифровым замком, медлил, внимая тягучим думам, которые образовывались одна за другой в его голове. Потом рывком, не глядя, опустил руку за борт, и дипломат, даже не булькнув, ушел в пучину, исчез, словно его не было. «Как все в этом мире призрачно! — усмехнулся Гаррисон, сжимая виски. — Призрачно и непрочно. Где Аризона, где Гавайи? Где ты, небесный цветок гамбургских оранжерей, посылающий вызов всему живому? Господи!..»
Вертолет плыл, словно несли его не металлические лопасти, а крылья ангела. — Проходим над целью, командир! — Вижу! Сообщите на корабль… Введенскому тотчас сообщили: «Держите на «мигалку», висим над целью». Капитан, пока корабль не вышел на цель и репитер лага отсчитывал предельно возможную для таких условий скорость, с чувством прихлебывал норовящий выплеснуться чай. «Есть два удовольствия в жизни, — рассуждал он, прижимаясь от бортовой качки и быстрого хода корабля к спинке кресла. — Это добротно сделанное дело и… чай. Семья, выслуга, авторитет — это само собой. Но чай…» Он ждал, когда вахтенный или сигнальщик