Это еще кто такая? Однако я был ходок. Ну кончилось — ну и славно. Рассмотрел конверт. Послано из Каширы (ага, по нашей дороге), 8 июня, пришло 12, значит, уже после того, как меня тюкнули кувалдой.
Уж не она ли меня… Надежда сказала: маленькая женщина… И потом: я нашел другую, она, видать, другого — в чем проблема?
В том, что я безумно боюсь. Точно выразился: боюсь безумия. Тут словно бес (или ангел) подтолкнул меня к спальне, где я заприметил старинный секретер с резными финтифлюшками по фасаду и с торчащим ключом снаружи. Открыл — выдвижные ящики с лекарствами и документами. Моими, моя физиономия на паспорте. Родился в пятьдесят четвертом в Москве, русский, ни браков, ни разводов, ни алиментов. Свободен. Пять лет назад выписан из столицы и прописан в Змеевке. Купчая на дом и участок. Удостоверение Союза художников (партбилета нет… или я его сжег?). Писем тоже нет. Зато обнаружил фотокарточки. Незнакомые лица… а вот знакомые! На цветной яркой фотографии я с Семеном и Иваном Петровичем. Три товарища (над головой ювелира как бы прокол — крошечная дырочка). Кажется, в мастерской снимались. Семен в элегантном белом костюме, мы с доктором в спортивных, темно-синих, с тремя разноцветными полосками. Слева от нас окно (ну да, в мастерской), а в глубине за нами приоткрыта дверца и полутьме очертания скульптуры, только фрагмент различим: женская рука, опущенная на колено (значит, наверху еще комната есть). А вот я один — за работой, в длинной заляпанной блузе, поверх кожаный фартук. Темные глаза под густыми бровями, усы, борода, лицо бледное, прилипшие ко лбу длинные волосы перевязаны тонким наборным ремешком. Ну, пижон, Микельанджело, Леонардо… я себе не нравился. О, студент — помню. И мама с папой, и бабушка… Господи, помню! Как хорошо, что я сохранил и нашел, не безродный какой-то… В отдельном ящичке лежали деньги и женское украшение. Я его взял и вроде опять потерял сознание — поплыл вместе со стулом куда-то в ночь… Опомнился. Подвеска из изумительного зеленого прозрачного камня на крученных нитях из тяжелого металла. Вроде кулон называется. Может, от мамы остался? Но я не помню… Швырнул вещицу, словно раскаленную, в ящичек, закрыл секретер.
Нет, мне тут одному ночь не выдюжить. А ведь предлагали… но там какой-то брат. Я вышел на крыльцо. Ночь прозрачна, дева с юношей прямо-таки светятся, и стоит кто-то возле них под деревом. Я полез через «шары» и кусты к невысокому частоколу, она двинулась навстречу.
— Брат приехал?
— Спит уже. Он устает очень.
— Где работает-то?
— Рекламой занимается в частной фирме.
— Домик у вас роскошный.
— От папы остался. Папа был генералом.
— И давно мы соседи?
— Пять лет уже.
— С Андреем какие у меня были отношения?
— Ты здесь круглый год, а мы только летом… Ну, в теннис играли, на речку ходили. В общем, нормальные.
— А с тобой? Тоже нормальные?
Надя засмеялась. В темноте можно вообразить, что ее любил.
— 3 июня, — заговорила она негромко, — я в первый раз с прошлого года приехала на дачу. У тебя были гости…
— Кто?
— Не знаю, я в саду возилась. Мужчина и женщина, судя по голосам. Вскоре они уехали на белой машине.
— А, понятно.
— Я принесла тебе ракетку, свою записную, когда-то обещала. Ты мне сказал, что жить без меня не можешь.
— И ты поверила?
— Ты правду говорил.
— Да мы, получается, год не виделись.
— Все равно, — возразила она строго, преодолевая смущение. — Еще никто не стоял передо мной на коленях. Ты даже заплакал.
Вон на какие возвышенные чувства, оказывается, я был способен… вправду переменился, очень.
— Сказал, что понял вдруг — любовь — и хочешь сделать мне подарок.
— «Надежду»?
— Да. Работал как сумасшедший. И если теперь я тебе нужна…
— Я просто не помню! Ничего не помню!
— Вот поверь и запомни: тогда ты говорил правду.
— Запомню навсегда: Вера, Надежда, Любовь… — я осекся, а она повернулась и пошла к дому, бросила меня в этой жуткой ночи!
— Надюша! — закричал я.
— Я боюсь, Надя.
— Запрись и никого…
— Да не убийцу я боюсь, справлюсь.
— Так ведь не справился! Он убил тебя и твои творения…
— Да черт с ним! Для кого предназначен гроб? Кто та женщина? Она умерла?
— Не знаю, ее ищут, — отвечала она так же лихорадочно. — Сказать тебе?..
— Что?
— Мне никто не верит…
— Не надо! Нет, скажи.
— Той ночью я пошла к тебе во второй раз через полчаса. Поднялась на крыльцо, — Надя помолчала, ее рука, сжимавшая мою руку, напряглась, — и почему-то оглянулась. Гремела «Гибель богов», и белела в саду статуя.
— «Надежда»?
— У тебя в саду. Слева от дорожки в кустах, видна до пояса… Нет, не могу передать этот ужас!
— Что за статуя?
— Свет из мастерской — слабый, свечи — слегка озарял лицо. Женское, без глаз, похоже, из гипса. Белая статуя с поднятыми крыльями за плечами. Я на нее смотрела и смотрела. И вдруг — она качнула головою!
— Померещилось!
— Но ведь ее потом на месте не было! Я закричала и кинулась в дом: дверь приоткрыта, внизу темно, тебя нет. А в мастерской… все побито, траурная музыка, и ты лежишь навзничь весь в крови.
Я засмеялся как-то через силу и сказал:
— Меня убила статуя.
— Макс, не смейся! Я позвонила в «скорую» и в милицию. И вышла на крыльцо.
— Не побоялась?
— Я забыла про нее, так плакала, ведь ты был мертв, Макс! В глубокой коме, они потом сказали. Выжил чудом… и в саду чудо — ее не было, она ушла.
— Значит, она была живая.
— Наверное, — протянула Надя с сомнением. — Но совершенно непохожа на живую.
— Ее зовут Вера?
— Ты вспомнил?!
— Нет. Письмо от нее, ты принесла. Она меня бросила.
— Тебя? — возмутилась Надя с гордым пренебрежением. — Ерунда, не верю! От какого числа письмо?
— Написано 7 июня.
— Ты ее уже сам бросил! Третьего.
Вера в мою любовь останется непоколебимой.
— Какая ты милая девочка, Надюша.
После паузы она сказал:
— Да, исчезла Вера Вертоградская. После той ночи ее никто не видел.
— А ты? Ты ее когда-нибудь видела?
— Если только статую в саду…
— Но ведь это невозможно!
Она не ответила. Мне стало холодно, и я пошел в гроб… тьфу, в дом! Я пошел в свой дом и разыскал в секретере снотворное.
ЛитВек: бестселлеры недели
