он поехал в Рим, чтобы на месте следить за ходом своей жалобы. Через год с лишним, когда дело было решено в его пользу, он возвратился в Шикли. Легко предположить, что такого решения (поистине благосклонного, если летописец из Шикли, который, будучи каноником, в этих делах разбирался, говорит, что назначение Карнемоллы протоиереем было со стороны епископа Сиракузского превышением власти) он добился ценой перемены своих политических взглядов. Таким образом, ему было бы невыгодно сразу же лишиться дружбы и покровительства, обретенных им с таким трудом во время своего длительного пребывания в Риме. Его предательство, из-за которого пострадали бы многие церковники и даже один кардинал, было бы немедленно наказано. Бездеятельность разочаровала бы, и тогда, будучи протоиереем в среде строптивого бурбонского духовенства и находясь в подчинении у полностью легитимистской и реакционной иерархии, он не мог бы вести ту легкую жизнь, какую вел до семидесяти шести лет. На его могиле можно прочесть следующую надпись: «Здесь покоятся останки настоятеля Джузеппе Карнемоллы. Он блистал остротой ума и ученостью не только в канонических, но и в светских науках. Последователь Анджело Д'Акуино на кафедре и перед алтарем, он достойно отправлял Святую Службу и оставил по себе долгую память». Вот и получается, что надгробные плиты иной раз глаголят истину, поскольку мы и ныне интересуемся его жизнью. Надо еще добавить, что после его предполагаемого пребывания в Палермо среди бенедиктинцев Монреале наблюдалось широкое пробурбонское движение, вероятно, в результате увещеваний кардинала Д'Андреа, чье послание привез Карнемолла.
Но поскольку все в этой истории имеет две стороны (и даже больше, чем две), то мы задаемся вопросом: если Карнемолла выполнял свою миссию — хотя бы на первых порах, — как же министерство внутренних дел и полиция не обратили никакого внимания на донесение Раэли и предоставили Карнемолле спокойно действовать? Ответ на это — и в таком случае, ключ ко всей истории, которая тем самым полностью объясняется, — может быть следующим: итальянский государственный аппарат был до такой степени пропитан приверженностью Бурбонам — фактической, если не официальной, — что, из сочувствия и солидарности, пробурбонским настроениям было позволено распространяться почти официально. То, что подобный ответ небезоснователен и не придуман задним числом, доказывается, в частности, письмом Микеле Амари из Турина к Убальдино Перуцци от 20 января 1863 года, где говорилось: «Уже целую неделю я получаю с Сицилии серьезнейшие письма. Пишут их не автономисты, не красные, не пессимисты и легкомысленные люди… Дело в том, что бурбоны и клерикалы, де-факто находящиеся под защитой нашего правительства, совсем обнаглели. Синдики и влиятельные лица из среды преступных элементов, гнездящихся в горах вокруг Палермо, это — бурбонские наемники. Правители, слишком быстро сменяющие друг друга и прибывшие из пьемонтских провинций со своими идеями древнего и стабильного правительства, все слюбились с приверженцами бурбонской партии…» Вот здесь мы, умудренные опытом, не удивляемся; мы и сами видели, как правительство Итальянской Республики, родившейся из антифашизма, де-факто покровительствовало фашизму и как «правители» слюбились с фашистами.
(обратно)
ЛитВек: бестселлеры месяца
