— Перерыв!

2

Съемочная группа заполнила станционное кафе, все сгрудились у стойки. Она, немного растерявшись, остановилась у дверей, а он исчез в толпе, но вскоре вынырнул, с трудом удерживая две чашки кофе с молоком, и указал кивком на выход. За павильончиком кафе обнаружился увитый виноградом грязноватый дворик, служивший как бы подсобным помещением для бара. Там стояли пустые ящики из-под бутылок и отслужившие свое перекошенные стулья. На них они расположились, превратив один из стульев в столик.

— Ну вот, уже конец, — проговорил он.

— И почему он так хотел снимать финал последним? — произнесла она в ответ.

Он покачал головой.

— Режиссер у нас новомодный, — он выделил последнее слово, — ни дать ни взять — питомец «Кайе дю синема».^[2] Осторожнее, не обожгись.

— Все равно, не понимаю я его, — заметила она.

— А что, в Америке они другие?

— Я считаю, да, — ответила она уверенно, — менее самонадеянные, не такие… интеллектуальные.

— Все-таки он — мастер.

— Во всяком случае, в былые времена так не делалось, — ответила она.

Они немного помолчали, отхлебывая кофе. Было одиннадцать утра, сквозь высаженные вдоль ограды дворика кусты бирючины посверкивало море. Через облачную пелену проглядывало солнце, погода вроде бы налаживалась. Листья винограда были огненного цвета, на гравии плясали солнечные пятна.

— Осень — чудо, — проговорил он, глядя на виноградную кровлю. Затем добавил, как бы про себя: — «В былые времена». Так странно это слышать от тебя.

Она молчала, обхватив колени, подтянув их к груди. Сидела с отрешенным видом, будто лишь сейчас задумалась над смыслом своих слов.

— Почему ты согласился? — наконец произнесла она.

— А ты?

— Сама не знаю, но я первая спросила.

— Мне показалось… — ответил он, — ну, в общем… чтобы снова пережить… не могу точнее это выразить. А ты?

— И я, пожалуй, точно не могу.

На огибающей кафе аллейке показался режиссер. Вид у него был развеселый, в руке он держал кружку пива.

— Вот они где, наши «звезды»! — воскликнул он и развалился в одном из кособоких креслиц, с довольным видом переводя дух.

— Только, пожалуйста, увольте нас от разговоров о преимуществах «прямого кино», — попросила она, — вы уже прочли нам достаточно лекций на эту тему.

Режиссер ни капли не обиделся и принялся непринужденно болтать. Говорил о фильме — о смысле новой версии, о том, зачем он столько лет спустя пригласил тех же актеров и почему в своем «римэйке» заострял черты оригинала. Он изрекал все это не впервые, — судя по тому, что слушали его без интереса, — но с явным удовольствием, похоже, больше для себя. Допив кружку, режиссер поднялся.

— Вот только надо, чтобы дождь пошел, — сказал он удаляясь, — просто грех снимать финал с насосами. — И, уже заворачивая за угол, уточнил: — Продолжим через полчаса.

Она взглянула вопросительно на спутника и, пожав плечами, покачала головой.

— В последней сцене дождь идет, — напомнил он, — я остаюсь там под дождем.

Она со смехом положила ему руку на плечо в знак того, что и сама прекрасно это знает.

— Этот фильм еще идет в Америке?

Выражение лица у него было слегка растерянное.

— Режиссер ведь нам его прокручивал одиннадцать раз! — засмеялась она еще громче. — Ну, в Америке его показывают иногда в киноклубах.

— Здесь тоже, — сказал он.

И вдруг спросил:

— А майор как поживает?

Она взглянула на него недоуменно.

— Говард, — пояснил он. — Я просил тебя поменьше ему улыбаться, но ты, конечно, не послушалась, хотя сцена эта не вошла потом в картину. — На мгновение он задумался. — Так я и не понял, почему ты согласилась стать его женой.

— Сама не знаю, — как-то по-ребячески ответила она, — по молодости лет. — Лицо ее смягчилось — видно, недоверие прошло и ей больше не хотелось говорить неправду.

— Чтобы досадить тебе — во-первых, — произнесла она спокойно, — хоть я, наверно, и сама не понимала этого. Ну, и потом, хотела побывать в Америке.

— Так что же? Говори? — спросил он.

— Мы вскоре разошлись: он не был создан для меня, я — для кино.

— Ты вообще исчезла с горизонта, почему ты больше не снималась?

— Таким, как я, — кто в первый раз успешно снялся по случайности, потому что лучше всех показал себя на пробах, — карьеру сделать нелегко. В Америке актеры очень профессиональны, а я вот раз снялась в одной части телесериала — и завалила роль: меня заставили играть богачку — желчную, завистливую, разве это на меня похоже?

— Я бы не сказал, ты выглядишь счастливой. Счастлива?

Она улыбнулась:

— Да нет. Однако у меня есть многое.

— К примеру?

— К примеру, дочь. Чудесная девчонка, на третьем курсе университета, мы с ней друг друга очень любим.

Он посмотрел на нее с недоверием.

— Уже больше двух десятков лет прошло, — заметила она, — почти целая жизнь.

— Ты по-прежнему необычайно хороша.

— Это грим, я вся в морщинах. Без пяти минут бабушка.

Они надолго замолчали. Из кафе доносились голоса, включили музыкальный автомат. Казалось, мужчина вот-вот заговорит, но он смотрел в землю, будто не находя слов.

— Расскажи, как у тебя сложилась жизнь, весь фильм хотел спросить и не решался.

— Конечно, — с готовностью согласилась она, — мне тоже хочется услышать, как все складывалось у тебя.

Тут из-за угла появилась синьорина Ферраретти — ассистентка режиссера, бесцеремонная дурнушка — тощенькая, круглые очки, на затылке хвостик.

— Синьора, пора гримироваться, — крикнула она. — Через десять минут уже съемка!

3

Звонок под навесом умолк. Вдали послышался перестук колес. Мужчина поднялся и сунул руки в карманы.

— Я провожу тебя на перрон.

Девушка решительно покачала головой:

— Не надо, это опасно.

— Все равно пойду.

— Прошу тебя!

— И вот еще что, — сказал он уже на ходу, — майор, я слышал, — донжуан, так что поменьше ему улыбайся.

Девушка взглянула на него с мольбой.

— О, Эдди! — воскликнула она полным муки голосом и протянула ему губы.

Он обхватил ее за талию — и поневоле она откинулась назад. Напряженно глядя ей в глаза, медленно приблизил губы к ее губам и страстно поцеловал. Поцелуй был крепкий и долгий, вокруг одобрительно зашушукались, кто-то даже присвистнул.

— Стоп! — крикнула хлопушка. — Сняли!

— Обед, — в мегафон объявил режиссер, — продолжим в четыре.

Члены группы стали разбредаться кто куда. Многие направились в кафе, другие подошли к фургончикам, стоявшим на площадке перед станцией. Мужчина