не найдешь. Слушай, позвони нам обязательно. Мы Аллочку пригласим. Жалко девку. Да и ты особо довольным жизнью не выглядишь. Молчи, молчи, знаем, что все вы у нас гордые, что ты, что она. Но я же тебя к ней в постель не укладываю - Не, не знал. - Она теперь под Козлова клинья подбивает. И, по-моему, не без успеха. Но долго рассказывать. Так что звони, и приезжай обязательно. На этой неделе не выйдет, на той, с середины. Лучше в пятницу. Позвони заранее. Только не исчезай, понял? - Ага. - Я тупо смотрел на нее, переваривая услышанное. - А сейчас прости, мне пора. - И она повернулась навстречу тормозящему поезду, но, перед тем, как войти в раскрывшиеся двери, еще раз обернулась и сказала: - Что еще написал, приноси. Нам всем ОЧЕНЬ понравилось, очень. Мой благоверный знаешь что сказал? Читай, говорит, это почаще. Так что я уже наизусть выучила. И не исчезай, звони и приходи. Может потом еще что напишешь. - И, когда поезд уже тронулся, посла

* * *

Наталья стояла у окна в коридоре. В первый момент я ее не узнал. Но, почти проскочив мимо, вдруг остановился, как вкопанный. Этот скелет в халате был Натальей? Не может быть! Но это была именно она. Тяжело опершись о подоконник, она смотрела в окно. На тот самый парк, в котором мы когда-то валялись на снегу после того, как ее замели при попытке проникнуть в общежитие и отпустили только через несколько часов. Левее была видна п Некоторое время мы молчали. Потом она, не поворачивая головы, сказала: - Что? Не та Наталья? Я думала, не узнаешь. Я ничего не ответил. Шок от увиденного был настолько силен, что и мыслей в голове никаких не осталось. Какие уж тут слова. - Между прочим, кроме тебя так никто и не пришел. Никто. Я опять промолчал. Что было говорить? Наталья некоторое время тоже не говорила ни слова, потом спросила: - А когда мы с тобой последний раз виделись? - В "Мерседесе" твоем. Года три. Или четыре. Не помню точно. - А ... Это когда я чуть в Триумфальную арку не въехала? - Ты и въехала бы. Если бы я руль не взял. - Ну да. Я тогда не за руль держалась. Слушай, - она вдруг оживилась, - а здорово как было! Никогда не кончала на скорости в сто пятьдесят. Ни до ни после. Как только нас ГАИ не засекло? - Сто сорок семь. Не преувеличивай. А оно и засекло. Только гаишник скромный попался. - Я вспомнил парня в капитанских погонах и его отвалившуюся вниз челюсть, когда он, заглянув в салон с трудом остановленного мною Натальиного "Мерседеса", увидел спину Н Некоторое время Наталья молчала, то ли предаваясь приятным воспоминаниям, то ли собираясь с силами, ибо сразу же за оживлением явно наступил упадок. При этом она судорожно сжимала край подоконника, будто боялась упасть. Потом спросила: - Слушай, Вадим, а почему все так? Почему ты бросил меня, скажи? Тогда, на четвертом курсе? - Не знаю. - Мне, правда, казалось, что она меня бросила, но я не стал ей перечить. - Врешь, знаешь. Боялся, что сбегу. У тебя же не было ничего. Одни дырки в шкуре. И жопу не умел лизать. А тогда без этого никак. Да и сейчас тоже. И до сих пор ничего нет. Точно? - После каждой фразы она делала долгую паузу. - Да ... Нет. - Я попытался было уточнить, а потом замолк. Чего уточнять. Права она. Права. - А я бы не сбежала. Это тебе та сучка напела, что если у мужика нет ничего, он не мужик. - Она имела в виду одну из наших сокурсниц, но та была куда позже, и если чего и плела то ли ей, то ли мне, то к нашим с Натальей делам это уж совсем не относилось. - Первый раз в жизни плачу. Первый. Ну ребенком плакала. Когда мама мороженное не покупала. А так, первый. Аборт делала, не плакала. И последний, наверное. А знаешь, как жить хочется? Нет, не знаешь. Ничего ты не знаешь. Ничего. - И одинокая слезинка пока Я стоял молча, с ужасом вдруг осознав, что ничего не могу ей возразить. Права она сейчас или не права - Бог знает. Не вспомнить уже ни мне ни ей, что мы думали и почему поступали так, а не иначе, чуть ли не двадцать лет назад. Но совсем гадко было бы опра - А аборт ведь от тебя делала. - Она по-прежнему смотрела в окно, только платочек достала из кармана и прикусила его уголок. Вместе с губой, кажется. - Сказать не могла? - Эта фраза вырвалась у меня помимо моей воли. Чего сейчас-то было разбираться? - Нет, наверное. Не могла. Все думала, говорить, или нет. Потом представила, как мамочка моя, сучка родненькая, будет тебя допрашивать, чем мы жить будем и на что. И как ты будешь молчать беспомощно. Плюнула и пошла. И тебе не сказала. Что говорить? И снова замолчала. Потом прижалась лбом к стеклу, постояла так, снова отодвинулась от окна, и, так и не взглянув мне в глаза ни разу за весь этот наш разговор, сказала, коротким вздохом переводя дыхание после каждой фразы: - Ладно. Иди. Спасибо пришел. Я знала, что придешь. Аллочка не пришла, а ты пришел. Ты господин офицер, да? Как был, так и остался, да? Ты никого бросить не можешь, да? А меня бросил. Ну хоть сейчас пришел. - И вдруг почти выкрикнула: - Да иди же ты, иди! Но я не пошел. Я сгреб ее за плечи, повернул к себе и прижал ее к груди, с ужасом ощущая невесомое костистое тело, схваченное уже лапами смерти. Несколько десятков секунд мы так и стояли, молча, потом она легонько отодвинулась, мягко, но настойчиво развер - Иди. Не слушай меня, наврала тебе я все. Иди. Мне теперь не так страшно. Только не приходи больше. Не надо. Иди. Умерла она через две недели. Но на похороны я не пошел. Не хотел никого видеть. Никого. Даже ее. Ее ведь уже не было, правда?

* * *

Но это было много лет спустя. А тогда, в метро, я тут же забыл о Наталье и о ее очередном замужестве, которое в конце концов и привело ее в больницу на Ленинских горах. Я проводил взглядом исчезающий в тоннеле поезд и поплелся на переход, раздумывая, что P.S. Простите, забыл про эпиграф. И кстати, черт бы с ним, с Клаузевицем. Надоел.

Но конец войны затерялся в крови. Так давай, мое сердце, говорить о любви.

Редъярд Киплинг