мостик.

— Да вон! Вишь, в какую бурю на душегубке пустился!

Григорий Максимыч опытным взором волгаря сразу увидел, в каком опасном положении находились смельчаки, рискнувшие побороться с Волгой. Лодочка ныряла саженях в ста от «Каспия»; её поминутно захлёстывало волной, но она ещё держалась: видно, опытный волгарь управлял ею.

— Двое мужчин, да баба, — сказал Григорий Максимыч, — и смельчаки же!.. Сейчас захлестнёт! — крикнул он, — не выдержать… Нет…

Схватив рупор, Григорий Максимович закричал в него:

— К на-ам — де-ержи-и!.. Лёгость подади-им… Пропадёшь зазря-а…

На лодочке, казалось, услышали — или, вернее, поняли капитана, потому что мужчина, сидевший «на руле», переменил курс и направил своё утлое судёнышко к «Каспию».

Григорий Максимыч с напряжённым вниманием продолжал следить за лодочкой.

— Помилуй, Господи! — шептал старик.

Людмила Николаевна вышла из каюты и остановилась у двери: она увидала также гибнущих и смертельно побледнела.

— Помилуй, Господи! — сказала и она.

Лодочка между тем была уже совсем близко от «Каспия».

— Лёгость готовь! — во весь голос крикнул капитан матросам, столпившимся на палубе.

Но лёгость не понадобилась. Громадная волна как щепку подбросила лодчонку, и было видно, как другая волна её покрыла; лодчонка сделала последнее усилие, чтобы выравняться, но корма её быстро оказалась под водой. Одновременно мужчина поплыл, борясь с волнами; женщина же на мгновение исчезла, потом появилась снова на поверхности и забилась в волнах.

Глаза всех на «Каспии» были прикованы к погибающим, и никто не заметил, как Григорий Максимович, сбросив с себя сапоги и чапан, схватил спасательный круг и кинулся в бушующую Волгу. Это было делом нескольких секунд… Когда его увидали, он уже плыл к бьющейся женщине…

На мгновение все словно застыли от ужаса и неожиданности… Людмила Николаевна, как стояла у двери, так и осталась стоять… У неё не было даже голоса чтобы крикнуть… Два матроса, не дожидаясь приказаний, бросились на корму и спустили пароходную лодку. Не прошло и двух минут, как она уже вырвалась из-за кормы и направилась к погибающим.

Григорий Максимович уже доплыл до женщины… Он удержался в двух-трёх аршинах от неё, зная, как опытный волгарь, что опасно подплывать к утопающему, который инстинктивно может погубить и себя, и спасающего… Григорий Максимович, сделав большое усилие, выбросил перед собой спасательный круг и, когда обезумевшая женщина ухватились за него, подплыл к ней и сам, и поддержался также за круг. Оба были спасены, потому что в эту минуту приближалась лодка, и смельчаки-матросы помогли погибающим спастись. Несмотря на пережитое волнение, капитан вспомнил, что на лодке было двое… но мужчина уже исчез: его не было видно… Волга приняла новую жертву и не выпустила её из своих объятий.

Когда через несколько минут пловец очутился на палубе «Каспия», Людмила Николаевна подбежала к капитану. Волнение мешало ей говорить. Бесконечно-любящим взглядом она посмотрела на него и зарыдала. Григорий Максимович, мокрый, бледный, стоял перед нею… С его одежды ручьями текла вода и он тяжело дышал. Спасённая им женщина лежала на палубе, обессиленная и растерянная…

— Мила… ей помоги… обогрей… — пробормотал капитан и отошёл в сторону.

Душившее его волнение вдруг разразилось слезами: он плакал и вместе с тем какое-то особое, гордое и смелое, выражение появилось на его энергичном лице.

Старые знакомые

Волга немного стихла только к утру… Она не успокоилась ещё, но волнение превратилось в какую-то безобразную толчею.

Утром Григорий Максимович с двумя матросами и спасённой им женщиной отправился на лодке в город: следовало заявить полиции о происшествии, стоившем жизни бедному ловцу, о котором капитан составил акт.

Григорий Максимович очень не любил иметь дело с начальством и старался избегать этого, но теперь не приходилось рассуждать. Мрачный и недовольный, он соскочил в лодку и молча взялся за руль.

— Возвращайся скорее, Гриша, — крикнула ему вдогонку Людмила Николаевна.

— Ужли же прохлаждаться стану, — сердито ответил Григорий Максимович, — ну-ка… наляг, братцы!.. — прибавил он.

— Не иначе, как теперь тебе медаль дадут, — сказал старик Трофимыч, — это уж как есть… по всему правилу.

— Нужно мне! — ответил капитан, — отпустил бы поскорей!.. И то ладно… Боюсь, затаскают…

— Одно дело: как и что?.. Ништо скоро…

В полиции Григорию Максимовичу пришлось дожидаться: господин пристав был ещё с докладом. Григорий Максимович, попавший в ц-ское полицейское управление в первый раз, но вообще знавший, что на Руси не любят торопиться, угрюмо сел в уголок и задумался. Наконец, пришёл пристав и отнёсся очень индифферентно к событию: на Волге к таким случаям легко и скоро привыкают, и они никого не дивят. Пристав опросил всех об обстоятельствах дела и сказал:

— Вам придётся ещё к нам заглянуть… конечно, не по этому делу… что ж: утонувшего не вернёшь… Это до вас не касается… а по делу о спасении вами женщины… Пойдёт представление о награде… Вероятно, получите установленную медаль…

— Что там награда! — недовольно сказал капитан, — ничего я этого не желаю… дело самое пустяковое.

— Ваша скромность делает вам честь, — одобрительно заметил пристав, — но это уже наша обязанность сделать представление…

— Я, ведь, не живу в Ц-не; сами знаете какое наше дело: сегодня здесь, а завтра — Бог весть где…

— Разыщут… Наконец, зимой вы где-нибудь проживаете же оседло?.. Позвольте мне исполнить мою обязанность?.. Попрошу вас сюда, в кабинет: мой письмоводитель запишет, что нужно.

Пристав направился в кабинет. Григорий Максимович, недовольный этой новой проволочкой, последовал за ним.

В кабинете за небольшим столиком сидел письмоводитель, заваленный всевозможными бумагами и делами в разных обложках. Письмоводитель был, как все письмоводители русских присутственных мест средней руки. Красный нос с сизым отливом обличал его русские привычки, благодаря которым в глухой провинции избывается обывательская тоска и скука и облегчается борьба за существование. Подержанный костюм, вероятно перелицованный, свидетельствовал о том, как трудно жить на письмоводительское жалованье, даже соединённое с более или менее безгрешными доходами…

Письмоводителю было за сорок. С виду это был мрачный и чёрствый человек, один из тех, кого создаёт русская провинциальная жизнь, человек, которому отяготело его скучное, однообразное дело, связанное со скрипом перьев и с приступами геморроя, вследствие вечно сидячей жизни в