Николчина Миглена Холод и пламя

Миглена Николчина

ХОЛОД И ПЛАМЯ

перевод с болгарского Людмила Родригес

Ах, это дерево, ЭТО ДЕРЕВО...

Я каждый день прохожу мимо него и вместо того, чтобы привыкнуть, мое безумие усугубляется. Это дерево - сосна, растущая у автобусной остановки на Мосту с Орлами. Под ним я каждый день жду автобуса.

Один раз мой взгляд случайно скользнул наверх по шершавому стволу и я присмотрелась. Сосна глядела на меня надменно и отчужденно. Это был вызов, пронзивший меня, проползший мурашками по телу. А с ним появилось и нелепое желание, или нет, не появилось, а скорее, взорвалось, изверглось из-под терпеливо нагромождаемых пластов, из-под годов жестокого труда и напрасных поисков. Чем больше я рассуждаю и защищаюсь, тем упорнее желание, тверже убеждение, что это желание уместно и даже неизбежно.

"Остановись на этом", - будто шепчет оно. Но как остановиться и признать его, если я еще не дошла до самой сути? Еще не дошла. Но все-таки заботливо построенное здание рушится и я неудержимо бегу назад во времени, всегда останавливаясь на одном и том же месте - в садике моей тети, у которой я гостила много лет тому назад. С того мгновения, как я в первый раз ступила на мощеную дорожку, ведущую к ее облупившемуся домику, который стоял на небольшом возвышении, как на курьих ножках, я вошла в какой-то фатальный, энигматический и безмолвный мир. Этот мир был дверью (а не чем-нибудь другим) к пониманию внутренней сущности, но в эту дверь я не могла войти, без того, чтобы попасть по ту сторону обещанного ответа. . . Бремя этих рассуждений пришло потом - они выросли как живая плоть на теле давно минувшего случая, превратив его в вечное "сейчас".

ТЕПЕРЬ я совсем компетентно могу заявить, что у моей тети был необыкновенный садик в четырех километрах от Белоградчика. Он был расположен в стороне от дачного поселка, окруженный естественным ограждением из крутых скал и неожиданных впадин.

Но несмотря на свирепое окружение из суровых возвышающихся неорганических форм, появление диких и пустынных лун, из которых скалы сосали жизнь, как живые существа из солнца, и возлежали допотопными пресмыкающимися с блестящими чешуйчатыми хребтами до самого горизонта - все же несмотря на это в садике моей тетки росли не только забияки, которые колются и царапаются, намертво засев в землю, не только анютины глазки и календула - скромные и неприхотливые создания, не только излучающие необузданное веселье болтливые и навязчивые сплетницы - ползучие растения, но и целые полчища изнеженных садовых цветов, чьи названия я узнала позднее.

И вот представьте себе меня, пятилетнюю, с хвостиком на голове и необычными квадратными плечами, вышагивающую среди всей этой вакханалии. Я была ошеломлена и воодушевлена. Еще бы - такой объект для исследований, есть где развернуться! Тут нужно пояснить, что с самого раннего детства я отличалась бездонным любопытством, неутолимой страстью преследовать окружающие меня предметы, открывать их и разбирать, ковыряться, смотреть, что там внутри, даже если потом их нельзя было восстановить. Это обычное для всех детей любопытство у меня имело систематический характер.

К тому же я была прозорлива не по возрасту. Родители часто рассказывали, какие у меня были сосредоточенные продолговатые глаза, и как ничто не могло отклонить моего взгляда ("в нем былo пламя", - гордо добавляла мама) от понравившегося предмета. Еще не начав говорить (в этом отношении я немного опоздала), я уже распоряжалась всей ратью последних новинок техники, которые целиком захватили мое воображение. В конце концов мне подарили старый транзистор, спасая остальные чудеса техники от набегов, но я сразу же раскусила его и устремила любознательный ум к новым объектам. И что удивительно - я почти никогда не причиняла им вреда, распоряжаясь ими с каким-то врожденным пониманием и сверхъестественной точностью. Мои родители: инженер и преподавательница физики считали, что так и должно быть. Вот где сказывается наследственность!

Но в то лето меня перестал устраивать весь арсенал стучащих и вибрирующих механизмов, среди которых особое место занимал маленький угловатый робот ВСЕЗНАЙКА, дающий, благодаря простому магниту, стандартные ответы на стандартные вопросы. Все они показались мне элементарными и неинтересными. А здесь что-то дышало, шуршало, покачивалось в тонкой ткани ветерка, искоса смотрело на меня и не отвечало. Оно почти прикасалось ко мне, не приближаясь ни на шаг. Я еще не подозревала, что весь мир разломился пополам на выпуклости моего глазного яблока, все еще пребывала в заблуждении, что стоит только захотеть, и все вспыхнет в восторженной прозрачности.

И вот конечный результат - в ответ на мой взгляд колючие ветки сосны скользят по раздетому стволу дрожью, запахом и молчанием, поглаживая мою кожу то ли ужасом, то ли лаской. Но это только кажется, на самом деле они остаются наверху, в непроницаемости.

Круг замыкается, построенное рушится, и вот мне снова пять лет и бессилие неестественными порывами так и рвется из всего моего существа. Толпа течет, вливаясь в двери автобусов и мчась с неподвижными лицами, но моего автобуса все нет, того автобуса, который вернет меня к лихорадочным, но разумным и осмысленным делам, увезет меня от этой с ума сводящей мысли о сосне и навязчивом воспоминании о том лете. Мне надо сделать усилие, чтобы вернуться еще раз.

Я быстро сообразила, что мне интересно и, желая без помех заняться исследованиями, захотела иметь свой садик. Вначале это показалось нелепым моей тетке и она кротко объяснила, что весь сад и так мой, но взглянув на меня, дрогнула уголками губ и в замешательстве согласилась. В то время она почти считалась старой девой, почемуто так и не выйдя замуж. Из всей родни только она еще оставалась в Белоградчике и ее считали чудаковатой. Предполагаю, что и я казалась ей странной с моими угловатыми плечами и размеренными движениями, потому что иногда она при виде меня еле удерживалась от смеха. Ее смех был беззвучным, даже неулыбчивым, но все-таки я чувствовала, как все ее загорелое лицо, каждая пропитанная солнцем пора открывается и вольготно смеется прямо мне в глаза. Она была слишком прозрачна для того, чтобы обидеться, поэтому я серьезно спрашивала, в чем дело.

Она пугалась, воображая, что не подает виду или же сама не замечала своего смеха, пока я не спрашивала, дав ей понять, что раскусила ее без малейшего усилия.

Она терялась перед моей проницательностью: "Кто ты, ребенок или...?", всматривалась, упираясь рукой в мое угловатое плечо. В эти моменты тетка была готова с бессилием, почти с примирением дать мне все. И я