Мейвис Чик Антракт

Моей дочери Белле

Особая благодарность за дружбу, поддержку и время, подаренное мне моими подругами, без которых…

Часть первая

Глава 1

Думаю, все началось три года назад, когда от меня ушел Джек. В этом было что-то театральное. Я как раз вешала гирлянду на елку — слишком рано, но это было первое Рождество после нашей свадьбы, а елки на рынке продавались очень зеленые и свежие, — когда он позвонил из Дарема.

Мне кажется, я все поняла, едва он сказал, что останется там еще на какое-то время, но все же заставила себя выговорить что-то вроде «Ну, конечно! Ничего страшного!» и намеренно не спросила о причине. В его поведении не было ничего необычного, ведь он снимал фильмы для телевидения, а такая работа не подчиняется жесткому графику. И я продолжала разговор, наматывая на палец мишуру и любуясь в окно на свежий снег на дороге. Спросила о погоде в Дареме и не мерзнут ли они в соборе (где проходили съемки). Джек сообщил, что там холодно, но в целом эта поездка — удивительный духовный опыт.

Должно быть, это был чертовски удивительный духовный опыт, потому что — тон его не допускал возражений — он влюбился. В соборе, в окружении великолепия романской эпохи, под уносящееся ввысь хоровое пение, при слабом свете звезд, мерцающих за огромным витражным окном, он — в состоянии духовного подъема — оглянулся и увидел… Не меня, а помощницу редактора, бледную, с большой грудью и веселыми ирландскими глазами с поволокой, с интересом устремленными на своего привлекательного успешного начальника.

Она выиграла. К тому моменту, когда муж позвонил мне, ирландка одержала полную победу — битва была окончена. Я не могу вспомнить, ни в какой момент изменился тон разговора, ни как Джек внезапно произнес, что теперь вообще не вернется домой. Память почти не сохранила собственных слов, кроме странных и неуместных: «О Господи, а я уже купила елку, какая досада…»

Единственное воспоминание: когда он повесил трубку, я почувствовала сильную боль, которая несколько сгладила мои душевные муки. Я так сильно намотала мишуру на палец, что порезалась. Красные капли на белом ковре. Чтобы праздник был полным, не хватало только ветвей остролиста или лавра.

Бедное деревце, и бедная я. К тому моменту, когда я пришла в себя, все иголки стали коричневыми и высохли так, что осыпались от одного прикосновения. Ель едва держалась, накренившись в подставке, — лишенная корней, безжизненная, чем-то похожая на меня.

Я встречалась с Джеком в ее квартире. С собой принесла букет из двенадцати красных гвоздик, на вложенной карточке было написано «Я по-прежнему тебя люблю». Мне не хотелось захлопывать все двери, если он захочет вернуться. Душевную рану, как порез на пальце, я заклеила пластырем и знала, что со временем она затянется. У них всего лишь легкомысленная интрижка, такое не может продлиться долго. Муж поступил глупо. И я была бы готова его простить… А пока собиралась быть сдержанной. Опасности, что я поведу себя как-то иначе, практически не существовало — я была абсолютно спокойна. Мертва, я уже говорила об этом, словно высохшее дерево. Я припарковала мой «моррис-майнор» — да, именно его, я из тех, кто предпочитает этот автомобиль, — на соседней с ее домом улице и направилась к ним, чувствуя себя вполне сносно, насколько это вообще возможно для безжизненного тела. Небольшая прогулка на морозном воздухе наверняка улучшила цвет моего лица — приятное событие, способное компенсировать то, что мне так и не удалось хорошенько обдумать свой наряд. Что обычно надевают для первой встречи с мужем-изменником? Отделы одежды в магазинах пестрят табличками «для спорта», «шик после восьми вечера», «для коктейлей» — но, насколько мне известно, не существует нарядов «для брошенных жен»…

Повинуясь интуиции, я надела джинсы и джемпер. Вот я какая, Джек! Взгляни. Смотри, я не изменилась с тех пор, как ты ушел.

Позже я жалела о том, что не повязала джи-стринг^[1] и не надела сапоги до бедра. Джек, оказавшийся, к моему удивлению, банальным любителем женских прелестей, не вынес бы этого. Но по крайней мере я выступила бы с блеском. И пронизывающий холод того дня добавил бы румянца не одной паре щек. Но нет — Джоан Баттрем, урожденная Эллис, могла о таком только мечтать. Итак, в джинсах и джемпере я целеустремленно шагала вперед, навстречу своей судьбе.

Естественно, она жила в районе Ноттинг-Хилл — густонаселенном и многонациональном; каждое парадное здесь украшает сотня табличек с именами жильцов, практически ни на одном окне нет тюля, а комнаты заставлены горшками с цветами и увешаны эзотерическими постерами. И я когда-то жила здесь, и Джек, только он — в лучшей части этого района. Именно такой жизни мы сторонились после того, как поженились и меньше года назад купили дом в районе Чизвик, где молочники каждое утро свистом объявляют о своем появлении. Вот где настоящая стабильность. А в Ноттинг-Хилле молоко продается в картонных пакетах и жители не знают имен друг друга. Я пробиралась по снеговой каше к подъезду этой замечательной дамы, и район казался мне абсолютно незнакомым, чужим. Я была так далека от одинокой жизни в съемной квартире. За девять месяцев брака я привыкла к стабильности, как утка к воде: полюбила наших соседей — Джеральдину и Фреда; мне нравилось строить планы обустройства дома и даже заниматься садоводством. Ноттинг-Хилл больше не подходил мне. Но когда Джек открыл дверь, я поняла, что его этот район по-прежнему устраивает. Он выглядел превосходно. Сияющий, он казался лет на десять моложе: ему сорок, но можно было дать тридцать. А я в свои тридцать чувствовала себя на девяносто. Или на девятьсот девяносто… после того как он проводил меня внутрь и я увидела, что она тоже там. Когда мы договаривались о встрече, я, как человек воспитанный, не стала говорить, что хотела бы видеть его одного. Предположила, что иначе быть не могло. Но ошиблась. Я протянула ему цветы, и — сюрреалистический или, скорее, театральный момент — он передал их этой самой Лиззи, решив, что они предназначаются ей. Та прочитала карточку, деликатно кашлянула и вернула букет ему. Джек взглянул на текст, потом на меня — в его глазах читалась жалость. Я проиграла.

Они снова и снова демонстрировали полноту моего поражения: сидели, прильнув друг к другу, на диване, накрытом мешковиной, она в основном молчала и иногда кивала, один или два раза заметив с приятным ирландским акцентом, что очень, очень сожалеет. Не сомневаюсь, она не лукавила. Я вела себя очень сдержанно, воспринимала