Похоронной боялся.

На фронте шли кровавые бои, а писем от Василия не было. Шариков совсем раскис и опустил руки. Однажды, взглянув на себя в зеркало, он заметил, что зарос бородой и вся она рыже-седая… О Сытине он как-то забыл, все прежнее казалось жутким и неправдоподобным сном.

Первое письмо от сына пришло только в сентябре. Он писал, что жив-здоров, успел немного повоевать, а сейчас обучается на курсах комсостава. По такому случаю Шариков побрился в парикмахерской.

Зиму и весну он пережил в надежде, что война кончится и Василий вернется домой…

Шариков, наконец, собравшись с духом, снова подошел к огромной двери, но вдруг решил на прощанье перечитать самое последнее письмо сына, апрельское. Письмо Шариков получил только позавчера утром и сейчас боялся, что его отберут при аресте.

«Папа, у меня полный порядок, — бодро писал сын. — Правда, лежу пока в госпитале, но чувствую себя в норме и скоро вернусь опять на фронт. Меня наградили орденом Красной Звезды и присвоили звание лейтенанта. Так что по моему аттестату ты теперь будешь получать больше. Фашистов мы обязательно разобьем! Так и скажи всем на нашей улице».

Шариков, подумав, бережно спрятал письмо под стельку ботинка, посидел немного в скверике, потом встал, огляделся по сторонам и решительно зашагал к подъезду управления НКВД.

— Я — немецкий агент, — распахнув дверь и увидев дежурного, громко выкрикнул Шариков, словно боясь, что его не поймут или не услышат.

Решение явиться в НКВД окончательно созрело сегодняшней ночью. Поздним вечером в ставень раздался негромкий стук. Три раза и два. Так всегда предупреждал о своем приходе Сытин. Шариков затаил дыхание, но стук настойчиво повторился.

— Кто там? — хрипло спросил он, выйдя во двор.

— Я пришел за часами, которые вы обещали починить к первому, — ответил за забором незнакомый голос.

— Это… они еще не готовы, — пролепетал Шариков, — но я закончу ремонт при вас.

— Хорошо, я подожду, — уверенно произнес неизвестный.

Шариков помедлил немного, постарался взять себя в руки, понимая, что если выдаст свое смятение каким-нибудь неосторожным словом или жестом, его прирежут без разговоров.

— Милости прошу, — выпалил он, отодвигая засов. — Я уж вас совсем заждался.

Во двор резво шагнул рослый мужчина и, оттеснив Шарикова плечом, сам закрыл калитку.

— В доме есть кто-нибудь?

— Никого, — цепенея от страха, пробормотал Шариков, — один живу.

* * *

…Часа через два, уже немного успокоившись, он сосредоточенно смотрел на следователя и рассказывал о том, что заставило его прийти с повинной. Хотя Шариков и сидел сейчас перед чекистами, о которых был наслышан всяких небылиц, в нем не было больше смутного страха и куда-то ушло чувство безысходной тоски и обреченности.

Война, уход в армию сына, сурово изменившаяся жизнь города что-то повернули в психике Шарикова, заставили задуматься над тем, что ему Советская власть, собственно, худого сделала. Хозяйство отцово отняла — это правда, но зато Ваську человеком вырастила. Командиром! И русский человек он, Шариков, на русской земле уродился, а фрицы ему эти, как собаке пятая нога. А Сытина бы встретил — своими руками задушил…

Думал так Шариков длинными одинокими ночами, но в милицию все равно не шел: боялся.

…В кабинет вошел высокий военный с тремя шпалами в петлицах и орденом Красного Знамени на гимнастерке. По тому, как вытянулся следователь, Шариков понял, что это начальство, и, вскочив со стула, машинально поздоровался.

Капитан госбезопасности взял со стола листки протокола допроса и внимательно проглядел их. Потом спросил строго:

— Вы уверены, что этот человек вам поверил?

— Навроде поверил, — подтвердил Шариков. — Я держался, как мог. Даже самогон выставил. А он больно усталый был. Спал на ходу.

Высокий покачал головой и неопределенно усмехнулся.

— Значит, под утро он ушел, назначив вам завтра в девять вечера встречу у вокзала?

Шариков кивнул.

— А он интересовался, почему вы не ответили на письмо из Среднекамска?

— Это он спрашивал, но я сказал, что никакого письма не было. Почте нынче работенки хватает. Могло и потеряться.

— Логично, — секунду подумав, сказал капитан. — Что вы ответили ему насчет Сытина?

— Сказал, что сам в недоумении.

— С Сытиным вы скоро встретитесь.

— Понимаю, — опустив голову, произнес Шариков. — Чего же мне еще ждать…

— Сытина доставят сюда. Мы проведем вам очную ставку, — бросил военный и снял трубку внутреннего телефона.

— Архив. Струнин говорит. Дело Сытина, осужденного в тридцать шестом, и дело об исчезновении секретаря райкома Гвоздева вернуть на доследование в наш отдел.

«Так, — обрадовался Шариков, — попался, гад!»

Струнин положил трубку и, сказав следователю: «Продолжайте работать», вышел.

У кабинета Струнина ждал Радомский. Форма ладно сидела на его худощавой фигуре, и весь облик лейтенанта дышал особой педантичной аккуратностью. Радомский доложил, что всем службам сообщены приметы «визитера», а место жительства Шарикова и часовая мастерская взяты под наблюдение. Запросили и Среднекамск. Оттуда получен ответ: по этому адресу в тридцать втором — тридцать восьмом годах проживали Николай Иванович Демин с дочерью Тоней 1921 года рождения. После смерти отца Антонина Демина переехала в Нижнеуральск, где, закончив педучилище, преподает в начальных классах школы-семилетки.

— Хорошо, Алексей, — одобрительно сказал Струнин. — Шарикова к вечеру выпустим. Хоть он и трусоват, будет лучше, если под нашим надзором завтра на вокзал пойдет он сам. Неплохо бы узнать, что намерен этот «визитер» предпринять дальше.

— Узнаем, товарищ начальник, — слегка возбужденно в предчувствии стоящего дела произнес Радомский. — Никуда он от нас не денется.

Алексей Радомский пришел в органы госбезопасности перед финской войной после окончания Института иностранных языков. Он увлекся чекистской работой, но был нетерпелив и сетовал на то, что начальство поручает ему только неинтересные расследования, где никак нельзя проявить свои лингвистические знания. К чести Радомского надо сказать, что немецким он владел отлично, но, несмотря на это, два раза в неделю брал платные уроки разговорного языка у старенькой учительницы, немки по национальности.

— Не беги галопом, товарищ лейтенант, — хлопнув Радомского по плечу, пошутил начальник отдела. — Что-то больно гладко эта история начинается. Прямо как на блюдечке преподнесли… Если так и дальше пойдет, ты скоро, чего доброго,