полковника и достал пистолет.

— Убирайтесь! — заорал он англичанам, — Убирайтесь!

— Вы — главный, мсье? — мирно спросил у него д’Алембор по-французски.

— Убирайтесь вон! Вам тут ничего не обломится, — бесновался Кайлю, размахивая пистолетом, — Нам плевать на вашу белую тряпку! Вон!

Подкрепляя свои слова, он угрожающе нацелил пистолет на младшего из англичан, сжимавшего шомпол с привязанным белым платком, и демонстративно взвёл курок.

— Всё в порядке, Чарли, — спокойно сказал д’Алембор, — Он не осмелится выстрелить. Мы же парламентёры.

Перейдя опять на французский, капитан обратился к Кайлю:

— Мсье, я требую сообщить мне, кто у вас главный!

— Убирайтесь! — рявкнул ему Кайлю.

Лошадь Николза сделала шаг вперёд, и полковник, нервно дёрнувшись, неожиданно для самого себя нажал курок.

Раздался выстрел. Белый флаг выпал из ладони прапорщика. Секунду Николз недоумённо взирал на Кайлю, затем беспомощно повернулся к д’Алембору. Тот протянул к нему руку, но мальчишка уже падал из седла.

Пуля вошла в середину одной из петель видавшего виды золотого шнура, любовно нашитого на шинель матушкой Николза, и пробила его сердце.

Кайлю тупо уставился на пистолет, будто не понимая, как такое могло случиться. Грянул второй выстрел, и Кайлю, уткнувшись в гриву коня, медленно вывалился под копыта.

Полковник Гуден спрятал дымящийся пистолет обратно в кобуру.

— Я — главный, — тускло сказал он д’Алембору по-английски, — К стыду своему, я главный.

— Я приехал предложить вам почётную сдачу, сэр, — произнёс д’Алембор.

По лицу Гудена он видел, что ответ будет утвердительным. Битва окончена.

Шарп наблюдал за французами, выносящими с поля боя раненых, когда ему доложили о смерти Николза. Вне себя от боли и ярости, майор помчался в деревню.

Пинками проложив путь сквозь толпу обезоруженных французских солдат, он ворвался в зал постоялого двора:

— Что за тварь убила моего офицера?

Высокий седовласый француз с достоинством выпрямился:

— Тот, кто лишил жизни парламентёра, убит, мсье. Мною.

Шарп застыл. Ладонь, сомкнутая на рукояти палаша, разжалась.

— Полковник Гуден? Вы?

Гуден улыбнулся:

— Oui, Caporal Sharpe.

— Я уже не капрал, сэр. Майор.

Шарп шагнул к Гудену, протягивая руку, но полковник схватил его в охапку и расцеловал на глазах расплывшегося в улыбке д’Алембора.

— Я знал, что это вы! — сказал Гуден, держа Шарпа за плечи, — Горжусь вами, Шарп! Безмерно горжусь!

Слёзы текли по щекам полковника.

— Сожалею, что ваш офицер погиб. Я не успел ничего сделать.

Дверь кухни распахнулась, и вошёл Дэниел Хэгмен:

— Надо ещё полотенец, сэр! — обратился он к д’Алембору.

— Ты чем там занят, Дэн? — полюбопытствовал Шарп.

— Роды принимаю, сэр, — ответствовал тот, как будто это была самая обыкновенная вещь для стрелка: в Сочельник принимать роды, — Я в родах смыслю малость. Доктор-лягушатник хотел девчонку распанахать, тогда бы ей крышка, но я принимал ягнят, так что знаю, что делать. Спасибо, сэр.

Он взял у д’Алембора ворох тряпок и нырнул обратно в кухонный полумрак, развеиваемый парой свечей.

До появления майора Гуден с д’Алембором пили вино. Шарп сел за их стол и, налив себе полную кружку, осушил её одним глотком.

— Выходит, сэр, это вас взяли в плен мои ребята на южной дороге? — уточнил он у Гудена.

Тот развёл руками:

— Выходит, так, — он подмигнул д’Алембору, — Когда-то Шарп был моим пленником, а до этого — моим капралом.

— Сколько воды с тех пор утекло… — качнул головой Шарп, — Как вы поживаете, сэр?

— По чести говоря, не очень, — признался Гуден, — Как видите, я всё ещё полковник. После Серингапатама как-то всё пошло не так.

— Не может быть. Вы — лучший офицер, с кем меня только сводила судьба.

Гуден невесело улыбнулся:

— Спасибо, Шарп, но даже лучшим офицерам нужна удача и победы.

— Расскажете мне подробнее, сэр? Рождественская ночь располагает к длинным историям. Расскажете?

И Гуден начал рассказ.

Генерал Максимилиан Пикар был несчастен. Сидя у затухающего костерка в студёной долине, он под стоны раненых привыкал к печальному факту: его побили.

Поражением запахло сразу, стоило Пикару увидеть наглый спектакль, устроенный англичанами в самом начале, но счастливая звезда никогда не подводила Пикара, и он верил, что не подведёт она его и на этот раз. Он самонадеянно послал колонны наверх, к тонким шеренгам красных мундиров, и его зелёные новобранцы вместо восторга победы изведали горечь поражения.

Генерал отхлебнул из фляги коньяка. Было три утра, но спать Пикар не мог. Рождественские звёзды ярко сияли на очистившемся небосводе, однако они не могли рассеять мрак в душе генерала.

— На Гудене можно ставить крест, — поделился он с майором Сантоном, — Если мы не смогли справиться с англичанами, куда уж «полковнику Неудаче»!

— Точно, мсье, — поддакнул Сантон.

— Собственно, Гудена мне не жаль, — рассуждал Пикар, — Жаль Кайлю. Кайлю — солдат. Попади он в плен, и в плен попадёт что?

— Орёл, мсье.

— Орёл, — вздохнул Пикар. — Мы потеряем одного из императорских Орлов.

Глаза генерала наполнились слезами:

— Не поражение обидно, Сантон, — не совсем искренне признался он, — Обидно потерять Орла. Его повезут в Лондон на потеху их полоумному королю и толстомясому принцу. Орёл Франции, военнопленный.

Сантон молчал. Что тут скажешь? Не было для французского военного позора горшего, чем утрата Орла. Бронзовая пустотелая статуэтка на синем древке с укреплённым на нём трёхцветным знаменем. Но этой статуэтки касался император, и каждый из Орлов был святыней.

И там, в холмах, одной из этих святынь грозил позор и плен.

— Я бы всё снёс, — горестно бормотал Пикар, — Только не это.

Словно отвечая ему, из холмов раздался адский шум.

Разбитой французской бригаде, зябнущей в долине, показалось, что там, наверху начался Армагеддон, битва битв. Не хватало басовитого буханья артиллерии, но немногие бывалые солдаты в бригаде божились, что никогда не слышали такой адской пальбы. Треск залпов повторяло и множило эхо. Дикие вопли, улюлюканье перекрывал порой голос трубы, спешный и тонущий в хоре мушкетов. Хоре резком и режущем уши, будто несмазанные петли распахивающихся ворот преисподней.

— Надо идти на подмогу! — подскочил Пикар.

— Не получится, мсье, — Сантон указал на гребень.

Луна освещала стерегущую перевал линию британцев. Стрелки.

— Гудену придётся прорываться без нас, — заключил Сантон, пряча взгляд.

И Гуден прорывался. Стрельба не стихала, а, наоборот, усиливалась. Пикар