некоторое необходимое и неизбежное зло. Идеалы прогресса человеческих обществ связываются с постепенным ослаблением этого «зла».
Такие взгляды чрезвычайно распространены и в Европе, и у нас. Достаточно указать на симпатию, с которой встречаются, например, анархические взгляды графа Л. Толстого не только среди молодежи, но и среди людей, имеющих всю видимость серьезности, занимающих даже важные государственные должности, а уж тем более среди представителей печати.
Тот же идеал упразднения государства в будущем разделяется социальной демократией, то есть многими миллионами деятельнейших граждан различных стран Европы и тысячами ученых профессоров, писателей, воспитателей и т. д.
Отрицательное отношение к государству, хотя в меньшей степени, замечается также и в иных консервативных направлениях, как, например, среди французских партикуляристов[1].
Такое направление умов явилось в XIX веке отчасти благодаря недостаткам тех государственных форм, которые повсюду вводятся в мире европейской культуры как якобы «наиболее совершенные». Это новое государство, бессильное и в то же время старающееся вмешаться во всякие мелочи народной жизни, теряет уважение и возбуждает неудовольствие. О ценности всяких человеческих учреждений должно, однако, судить по тому, что они способны дать, будучи организованы согласно своей основной идее, а не при извращении вопреки ей. Из того, что современное государство, «усовершенствованное», оказывается столь мало способным на что-либо полезное и так легко делается орудием зла, еще вовсе не следует, чтобы эти недостатки были присущи государству вообще. Тем менее плохое или неразумное применение власти может говорить против самого ее принципа.
В этом отношении нельзя достаточно пожалеть о том, что знакомство с государственным правом у нас считается совершенно необязательным для «образованного» человека. Нельзя, однако, не сказать также, что и в самой существующей науке, хотя она и могла бы многому научить публику, чрезвычайно шатка основная точка зрения, так сказать, философско-социологическая. Господствующие материалистическо-механические воззрения на человеческую природу до последнего времени мешали твердой постановке идеи власти на почву психологическую. Между тем это единственная почва, разумно объясняющая общий факт власти и его различные проявления. Таким образом, ввиду этих пробелов невозможно было бы продолжать рассуждения, не остановившись несколько на общих идеях власти, и в частности власти государственной.
IV
Факт власти в междучеловеческих отношениях есть совершенно основной. Без него не бывает никакой организации, никакого общежития. Бесполезно даже рассуждать о том, составляет ли он добро или зло, ибо это значило бы поднимать вопрос уже о направлении и употреблении власти, а не о ней самой по себе. Относительно же власти, как и о всех явлениях природы, можно лишь рассуждать — в смысле отыскания ее причин и следствий. Но и причины ее появления достаточно ясны. Источник власти без сомнения составляет свойство всякого живого существа влиять на другое существо. Такое влияние может быть для последнего приятным или неприятным, сознаваемым или несознаваемым, благотворным или гибельным, — наконец, может проходить все градации — от тончайшего нравственного до грубейшего физического насилия; но во всех случаях перед нами одинаково оказывается тот результат, что один человек заставил или не допустил другого сделать нечто в противность собственному стремлению последнего. Способность людей группироваться еще более осложняет этот факт, порождая власть и подчинение коллективные. Но при этом неизлишне заметить, что сама способность группировки в некоторую коллективность обуславливается у людей их способностью властвовать и подчиняться. Вообще власть и принуждение — столь основные условия общественности, что все мечты построить общество без этой связи напоминают по фантастической неопределенности скорее туманные картины сновидений, нежели хотя бы даже плохое рассуждение человека. О свободе и власти говорят иногда как о чем-то противоположном. Это, однако, проявления одного и того же факта. Обладание силой дает свободу как субъективное состояние сильного и дает власть как его объективное состояние в отношении окружающих. Даже равносильные существа, вступая в компромисс или соглашение, не делаются оба только свободными, а также в известных отношениях взаимно подчиняются. Но равносильных существ, вообще говоря, не бывает, а группировка еще более усложняет отношения, отчасти уравнивая силы, отчасти еще более увеличивая их различие. В результате человеческое общество оказывается все соткано из разнообразнейшего сплетения всевозможных видов взаимной власти и подчинения. Не соглашаясь на множество подчинений, ни один человек не мог бы сохранить и одной былинки своей свободы. Уничтожить власть и подчинение — невозможно… по крайней мере для нас, людей. Один Бог мог бы совершить такое чудотворное изменение созданного Им мира. Мы же можем только приспосабливаться к законам природы своей, можем до известной степени направлять явления власти и свободы, комбинируя их более удобным для себя способом. Так люди по мере разумения всегда и действовали. Вся история, с известной точки зрения, есть история различных приспособлений власти и принуждения, точно так же, как, с другой точки зрения, это есть история человеческой свободы. Власть и свобода — это лишь различные проявления одного и того же факта — самостоятельности человеческой личности. Эта психологическая основа юридических отношений нередко игнорируется и даже отрицается. Нередко приходится слышать, будто бы всякое сближение вопроса о свободе личности в смысле психологическом и о гражданской свободе — только запутывает дело. Это глубокая ошибка узких умов. Напротив, гражданская свобода делается понятием без всякого мерила, без всяких мотивов, без всякой возможности разумного анализа, как только мы забываем ее психологическую почву. Все так называемые юридические отношения в истории выдвигаются, слагаются, изменяются на основе явлений, создаваемых психологическими мотивами, и без этих последних необъяснимы. На эту психологическую почву как единственно реальную мы и должны твердо стать с самого начала рассуждения, ни на минуту не упуская из виду, как выше сказано, что власть и свобода суть проявления одного и того же факта, именно
IV
Свобода и власть. — Их кажущееся противоположение. — Их единство. — Власть как основа общества
Факт власти в междучеловеческих отношениях есть совершенно основной. Без него не бывает никакой организации, никакого общежития. Бесполезно даже рассуждать о том, составляет ли он добро или зло, ибо это значило бы поднимать вопрос уже о направлении и употреблении власти, а не о ней самой по себе. Относительно же власти, как и о всех явлениях природы, можно лишь рассуждать — в смысле отыскания ее причин и следствий. Но и причины ее появления достаточно ясны. Источник власти без сомнения составляет свойство всякого живого существа влиять на другое существо. Такое влияние может быть для последнего приятным или неприятным, сознаваемым или несознаваемым, благотворным или гибельным, — наконец, может проходить все градации — от тончайшего нравственного до грубейшего физического насилия; но во всех случаях перед нами одинаково оказывается тот результат, что один человек заставил или не допустил другого сделать нечто в противность собственному стремлению последнего. Способность людей группироваться еще более осложняет этот факт, порождая власть и подчинение коллективные. Но при этом неизлишне заметить, что сама способность группировки в некоторую коллективность обуславливается у людей их способностью властвовать и подчиняться. Вообще власть и принуждение — столь основные условия общественности, что все мечты построить общество без этой связи напоминают по фантастической неопределенности скорее туманные картины сновидений, нежели хотя бы даже плохое рассуждение человека. О свободе и власти говорят иногда как о чем-то противоположном. Это, однако, проявления одного и того же факта. Обладание силой дает свободу как субъективное состояние сильного и дает власть как его объективное состояние в отношении окружающих. Даже равносильные существа, вступая в компромисс или соглашение, не делаются оба только свободными, а также в известных отношениях взаимно подчиняются. Но равносильных существ, вообще говоря, не бывает, а группировка еще более усложняет отношения, отчасти уравнивая силы, отчасти еще более увеличивая их различие. В результате человеческое общество оказывается все соткано из разнообразнейшего сплетения всевозможных видов взаимной власти и подчинения. Не соглашаясь на множество подчинений, ни один человек не мог бы сохранить и одной былинки своей свободы. Уничтожить власть и подчинение — невозможно… по крайней мере для нас, людей. Один Бог мог бы совершить такое чудотворное изменение созданного Им мира. Мы же можем только приспосабливаться к законам природы своей, можем до известной степени направлять явления власти и свободы, комбинируя их более удобным для себя способом. Так люди по мере разумения всегда и действовали. Вся история, с известной точки зрения, есть история различных приспособлений власти и принуждения, точно так же, как, с другой точки зрения, это есть история человеческой свободы. Власть и свобода — это лишь различные проявления одного и того же факта — самостоятельности человеческой личности. Эта психологическая основа юридических отношений нередко игнорируется и даже отрицается. Нередко приходится слышать, будто бы всякое сближение вопроса о свободе личности в смысле психологическом и о гражданской свободе — только запутывает дело. Это глубокая ошибка узких умов. Напротив, гражданская свобода делается понятием без всякого мерила, без всяких мотивов, без всякой возможности разумного анализа, как только мы забываем ее психологическую почву. Все так называемые юридические отношения в истории выдвигаются, слагаются, изменяются на основе явлений, создаваемых психологическими мотивами, и без этих последних необъяснимы. На эту психологическую почву как единственно реальную мы и должны твердо стать с самого начала рассуждения, ни на минуту не упуская из виду, как выше сказано, что власть и свобода суть проявления одного и того же факта, именно
