путем. Знала: мне очень нравилась ракушка. Достала ее (она оказалась в буфете) и положила на пианино.
Я подходил, завороженно глядел на ракушку, а мать открывала крышку пианино:
— Учись, глупышка! Человеком станешь.
— А что я — не человек? Обезьяна, что ли?
— Ты — дубина! — осерчала мать. — Ничего не хочешь ни знать, ничему не хочешь и учиться! Вон простая ракушка — и та поет!
И приставила ракушку к моему уху.
Ровный, манящий шум моря полился из раковины…
Песня ее покорила…
Снова поплелся к профессору с ганоном.
— Я знал, что ты придешь, душа моя! — обрадовался старик. — Давай договоримся: ты повторяешь заданный урок, а потом будешь играть мне свои сочинения.
— «Отсебятину»! — язвительно уточнил я.
— Ты злопамятен, душа моя, нехорошо, — покачал головой профессор.
Опять «душа моя»!.. Как девчонке!..
Конфликты начались с первых же дней.
Почувствовав свой «верх» над профессором и завороженный ракушкой, я стал сочинять «Песню ракушки». И нес на суд профессора.
У доброго профессора после прослушивания началась мигрень. Но старик не хотел «войны». И даже похвалил. Но я учуял лесть и решил написать еще лучше. Целыми днями ходил с ракушкой, часами слушал таинственный шум, брал с собой на Хрусталку, чтобы сравнивать с шумом морского прибоя. А на ночь обязательно клал ракушку под подушку или прикладывал к уху, накрывался с головой одеялом и слушал, слушал, пока не засыпал.
Дикая мысль написать «Ракушечную симфонию» не выходила из головы. И вот в один далеко не прекрасный день я отнес свой опус профессору, предвкушая похвалу и поздравления…
Профессорские уши не выдержали пытки.
Зато и амбиции моей не было предела. Профессор стар и просто по-стариковски придирается, а то, может быть, из зависти. А раз так — то для музыкального мира я умер. Больше от меня старикан не вытянет ни одной ноты!.. Что ж! В музыкальном мире будет одним Моцартом меньше!
Ночью я грыз ногти и плакал от великой досады на профессора, на себя и на… счастливчика
Моцарта.
Не помню уже, сколько раз я еще ходил к профессору и аккуратно (на зло ему!) проигрывал заданное. Профессор был изумлен моими способностями. Удивленно пожимал плечами, радостно потирал руки, а в глазах светился огонек крайнего любопытства: какиз озорного и
бездарного «композитора» вдруг получился исполнительный и добросовестный ученик?..
Но ходить в учениках мне претило.
Мне хотелось быть самому композитором, а не исполнителем чужих произведений!
Я потерял всякий интерес к музыке, к занятиям, даже к сочинительству, и вскоре профессор был навсегда забыт.
И ненавистный ганон тоже.
Жизнь так сложилась, что за двадцать-тридцать лет мне пришлось побывать на многих морях и океанах. Я знал спокойный плеск южного моря, рокочущий, глухой прибой Северного, бурный, ревущий характер Охотского и даже симфонию Ледовитого океана. О ракушке вспоминал редко, с иронией, как о далекой сказочной детской игрушке. Лишь в час редкого отдыха, когда по радио играли на рояле, становилось почему-то грустно, подкатывал нервный комочек к горлу, хотелось плакать. Весь я словно наливался звуками, пел мозг, тело. Странное состояние продолжалось часто и ночью после увиденного и услышанного концерта. Я погружался в океан звуков, ритма. Из сонного небытия возникало пианино или рояль, я садился и свободно, раскованно, без всякого напряжения ума ипальцев, вдруг играл какую-то музыкальнуювещицу. Мотив был незнакомым, но такойчудесный, что я восторгался… Потом во сневдруг начинал ощущать, что я сплю и что надосейчас же заставить себя проснуться и записать этот мотив. Мне это удавалось часто. Но, проснувшись, я с болью понимал, что не могузаписать ни одной ноты, а восстановить мотив — не было пианино. Предательский мотив таял с каждой секундой, уходил от меня и безвозвратнопропадал. Через пять минут я уже не мог вспомнить то, что так жадно слушал во сне и восторгался. Терзала мысль: учиться! Снова учиться!.. Когда?.. Дел невпроворот — работал днями, часто ночами — где уж думать о музыкальном образовании. А музыкальные сны не давали покоя.
Через много-много лет, после войны, когда вернулся в отчий дом, я жадно рассматривал старые, дорогие с детства домашние вещи, которых — увы! — уцелело совсем немного. — Мама! Помните, была у нас ракушка, красивая-красивая? — Она смотрит на тебя, сынок, — улыбнулась мать. Ракушка лежала на радиоприемнике, натой же ажурной салфетке, расшитой васильками. Припал ухом… На меня низвергнулась далекая симфония звуков, хотя пела ракушка тихо, как и четверть века назад, пела однотонно вечную свою песенку. А я готов был разрыдаться. Перламутровый зев волшебной ракушки вернул на миг далекое, милое детство. Вспыхнул давным-давно забытый творческий огонек. Невольно обвел глазами комнату. Пианино в доме не было. Возможно, и к лучшему. Играть я все равно не умел, разве что нехитрые песенки, которые подбирал на клубном пианино, подыгрывая немым фильмам. Но играть их сейчас было бы просто стыдно, они прозвучали бы мне укором, а родным — обидой. Классического музыкального репертуара я так за всю жизнь и не осилил. Встретился глазами с матерью, и мы поняли друг друга… Вышел в сад. Почему-то вспомнилась сказка, рассказанная давным-давно моей бабушкой Агафьей еще в те дни, когда я признался ей, что не хожу к профессору музыки из-за противного ганона. Вот эта сказка.
Жил-был Капитан. Смелый, отважный, удачливый. Капитана уважали, любили. И слава о нем, подобно морским волнам, обошла все моря и океаны. В день своего юбилея Капитану преподнесли дорогие подарки: золотые часы, кольцо с бриллиантом, шкатулку с драгоценностями. Последним из поздравляющих подошел к Капитану простой матрос. Он был лучшим ныряльщиком. В тот день корабль стоял в бухте, что славилась большими и красивыми ракушками, в которых — почти в каждой — находили жемчужины. Матрос протянул Капитану ракушку. Всего несколько минут назад он достал ее с морского дна. Еще не успел снять водоросли, очистить от ила, высушить. Но огромная ракушка и в таком виде была красивой. — Возьми, Капитан! — сказал матрос. — Подарок мой хоть, и не дорогой, но сохранит тебе самое дорогое — песню моря! Капитан был самолюбивым и гордым. — Не мог придумать для своего Капитана худшего подарка? — язвительно сказал он и тут же выбросил ракушку за борт. Вокруг засмеялись. Матрос молча удалился… Прошло много лет. Капитан состарился. Но еще плавал на своем корабле. Однажды на корабль напали пираты,
Жизнь так сложилась, что за двадцать-тридцать лет мне пришлось побывать на многих морях и океанах. Я знал спокойный плеск южного моря, рокочущий, глухой прибой Северного, бурный, ревущий характер Охотского и даже симфонию Ледовитого океана. О ракушке вспоминал редко, с иронией, как о далекой сказочной детской игрушке. Лишь в час редкого отдыха, когда по радио играли на рояле, становилось почему-то грустно, подкатывал нервный комочек к горлу, хотелось плакать. Весь я словно наливался звуками, пел мозг, тело. Странное состояние продолжалось часто и ночью после увиденного и услышанного концерта. Я погружался в океан звуков, ритма. Из сонного небытия возникало пианино или рояль, я садился и свободно, раскованно, без всякого напряжения ума ипальцев, вдруг играл какую-то музыкальнуювещицу. Мотив был незнакомым, но такойчудесный, что я восторгался… Потом во сневдруг начинал ощущать, что я сплю и что надосейчас же заставить себя проснуться и записать этот мотив. Мне это удавалось часто. Но, проснувшись, я с болью понимал, что не могузаписать ни одной ноты, а восстановить мотив — не было пианино. Предательский мотив таял с каждой секундой, уходил от меня и безвозвратнопропадал. Через пять минут я уже не мог вспомнить то, что так жадно слушал во сне и восторгался. Терзала мысль: учиться! Снова учиться!.. Когда?.. Дел невпроворот — работал днями, часто ночами — где уж думать о музыкальном образовании. А музыкальные сны не давали покоя.
Через много-много лет, после войны, когда вернулся в отчий дом, я жадно рассматривал старые, дорогие с детства домашние вещи, которых — увы! — уцелело совсем немного. — Мама! Помните, была у нас ракушка, красивая-красивая? — Она смотрит на тебя, сынок, — улыбнулась мать. Ракушка лежала на радиоприемнике, натой же ажурной салфетке, расшитой васильками. Припал ухом… На меня низвергнулась далекая симфония звуков, хотя пела ракушка тихо, как и четверть века назад, пела однотонно вечную свою песенку. А я готов был разрыдаться. Перламутровый зев волшебной ракушки вернул на миг далекое, милое детство. Вспыхнул давным-давно забытый творческий огонек. Невольно обвел глазами комнату. Пианино в доме не было. Возможно, и к лучшему. Играть я все равно не умел, разве что нехитрые песенки, которые подбирал на клубном пианино, подыгрывая немым фильмам. Но играть их сейчас было бы просто стыдно, они прозвучали бы мне укором, а родным — обидой. Классического музыкального репертуара я так за всю жизнь и не осилил. Встретился глазами с матерью, и мы поняли друг друга… Вышел в сад. Почему-то вспомнилась сказка, рассказанная давным-давно моей бабушкой Агафьей еще в те дни, когда я признался ей, что не хожу к профессору музыки из-за противного ганона. Вот эта сказка.
Жил-был Капитан. Смелый, отважный, удачливый. Капитана уважали, любили. И слава о нем, подобно морским волнам, обошла все моря и океаны. В день своего юбилея Капитану преподнесли дорогие подарки: золотые часы, кольцо с бриллиантом, шкатулку с драгоценностями. Последним из поздравляющих подошел к Капитану простой матрос. Он был лучшим ныряльщиком. В тот день корабль стоял в бухте, что славилась большими и красивыми ракушками, в которых — почти в каждой — находили жемчужины. Матрос протянул Капитану ракушку. Всего несколько минут назад он достал ее с морского дна. Еще не успел снять водоросли, очистить от ила, высушить. Но огромная ракушка и в таком виде была красивой. — Возьми, Капитан! — сказал матрос. — Подарок мой хоть, и не дорогой, но сохранит тебе самое дорогое — песню моря! Капитан был самолюбивым и гордым. — Не мог придумать для своего Капитана худшего подарка? — язвительно сказал он и тут же выбросил ракушку за борт. Вокруг засмеялись. Матрос молча удалился… Прошло много лет. Капитан состарился. Но еще плавал на своем корабле. Однажды на корабль напали пираты,