— Продай, апа, молочка для русской. Кислого молочка. Коровьего.
Но и простокваша пахнет овцою.
В сухой русской много кровей. Текут не смешиваясь. Одна иссыхает от страсти. Другая бьет ключом. Третья впадает в море…
Сценарист Веня глядит на пятки дервиша — на черные пятки, ходившие в Мекку. Веня уже купил в Центральном универмаге остроконечную войлочную шляпу; аксакал, — смеется Роза, показывает белые зубы, не зубы — ягнята, — так пишут местные поэты или так переводят на русский. Но черные пятки дервиша все равно больше волнуют. Дервиш был в Мекке, вернулся и теперь спит в тени чайханы на базаре. Мог бы я так спать, сокрушается Веня, если бы побывал у Стены Плача? Дервиш спит, как роженица. Главное дело сделано. Почему я никогда не ношу с собою записную книжку? Это хороший образ. Да, земля здесь уходит не к Уралу, она катится совершенно в другую сторону, откуда и пришли эти ноги. Пришли. Устали. Спят. Когда зеленая муха садится на пятку, пятка вздрагивает, дервиш перемещается на другой бок и опять спит на базаре, где беспаспортные корейцы торгуют овощами в жгучем засоле, Сюда и пришел Веня, чтобы купить у корейцев острого корейского перца и красной корейской капусты. Все так делают. Этому Веню Роза научила. Она же сказала: — Смотри, спит дервиш! И Веня смотрит. Розе вчера понравилось целоваться с Веней. Высокая грудь девственницы дышит часто и нервно. Запаха трубочного табака ей потом будет не хватать в ее первом мужчине киргизе, кинорежиссере… Но Роза не ведает, почему блестят Венины глаза так драматически. Веня вспоминает, где Мекка: он морщит лоб, представляя географическую карту. Учительница географии в их школе натянула ему четверку с трудом, незабвенная Эсфирь Соломоновна никак не могла взять в толк, почему еврейский мальчик такой мишигинер… А где же Вавилон? В Иране? В Ираке? — Эй, товарищ! — манит Веню узбек в синем халате. — Он зовет тебя, — говорит Роза, — тот парень с урюком. — Приезжий? Как скорбно блестят глаза у продавца урюка! — Из Москвы, — улыбается Веня. — Еврей? Веня удивлен. Он считает — у него европейская внешность. — Еврей. — Теперь и Роза улыбнулась. Узбек нежно глядит на Веню. — Тогда пусть у меня купит курагу и урюка. Таких нет на всем базаре. Их сушила моя бабушка. Хоп? — Хоп! — соглашается Веня. Принимает в руки обширный пакет. — Еще приходи! Поговорим! Хоп? — кричит узбек вслед Вене и Розе. — Хоп! Хоп! Почему Роза так не любит узбеков, задумался Веня в такси между Розой и сухофруктами. Но сказал осторожно: — Какой красивый узбекский халат! — Не узбекский — каракалпакский! — сухо поправляет Роза Веню. — У этого узбека и у вас одна нация. А бабушка у него точно из Бухары! Он — еврей! Настоящий! Не такой, как ты! Вот я — настоящая киргизка! А разве ты, Веня, настоящий? Ты не знаешь своего народа, и говоришь ты только по-русски, и называешь себя, как русский. — И Роза смеется: — Веня! — А разве у киргизов есть имя Роза? — Роза — это красиво. Нет, нас спасет только Сайрус! Когда откроются подземные люки и поползут тараканами ракеты, он спасет нас. Он пошлет сигнал туда, и мы будем спасены… Но когда это случится, знает только Аллах. Эллоим. Иегова… А сейчас оператор Грач верит в тарелки, белорусский партизан — в коммунизм, сценарист Веня еще не прочел Блаватскую, сухая русская верит в свою звезду, Ваня Труш боится ходить в молельный дом, и попробуй найти мечеть в городе. Время не пришло той весной уверовать, и можно вглядываться в лицо Сайруса со страхом и упованием.
Во время съемок из-за холмов появляются всадники — когда солнце клонится к горам, и тени вырастают, синеют, что, в общем, все равно для черно-белой пленки, — из-за холмов Предгорья… — Куда они? — спрашивает Веня девственницу. Она морщит нос, чтобы лучше видеть. Оператор Грач поворачивает камеру и смотрит на всадников в объектив. — Снять для перебивки? Директор Несмелое еще по партизанскому прошлому опасается приближающихся объектов, про которые ничего не знает. Абды знает, но молчит. — Они к нам? — удивляется сухая русская, а всадники спешиваются молча у съемочной площадки. Шестеро в войлочных шляпах… Как у Вени. Старик аксакал в лисьей. Он что-то говорит войлочным шляпам. Оператору слышится — бешбармак. Обед был еще пополудни… Теперь они идут к Несмелову. Впереди — старик. Они все как Абды, хмурится Несмелое. Абды рядом. Абды Шершенович Киргизбаев. Отчество не совпадает с фамилией. Значит, Абды из такой семьи, где уже отец был записан в русские книги, слева направо. О, многотерпеливая кириллица! — Салям! — кланяется старик. Шолом! — екает сердце Вени, салям — шолом. Господи, я тоже с Востока… — Здравствуйте, товарищи! — выходит навстречу гостям Несмелое. — Здравствуй, нашальник! — Старик, медленно ворочая языком, перебирает русские звуки. — Этот аксакал главный в своем роду, — шепчет Абды Несмелову. Изо рта Абды пахнет бараниной. Обманул, — вздыхает Несмелов, — опять гонял машину в немецкий совхоз «Приволье», сукин сын! Но партизан привык сдерживаться, работая с националами. Иначе нельзя. Он — старший брат из партии интернационалистов. — Спроси, что надо, — говорит он Абды. — Горючего не дам. Самим не хватает. — Им не нужно горючего, — смеется Абды, — им нужен Орлик.
… — Продай коня! Аксакал блестит золотым зубом. — Зачем тебе легконогий конь? Говно, которое он кидает на землю, — андижанские дыни. Это конь для батыра! Для юноши! Бедра юноши из булата. Талия юноши уже горлышка бутылки московской водки, которой вы нас споили! Смотри, конь ждет своей участи! Глаза его — раскаленные угли, а вы пашете на нем, будто он колхозная кляча. Продай! Я подарю коня внуку! Я устрою той! Я позову ваших! Пусть едят бешбармак досыта, пусть белая, как волосы русских женщин, лапша не вязнет у них в зубах, пусть глотают жирный отвар, пока не срыгнут, пусть жуют барана во славу Аллаха! Абды переводит запинаясь. Потом просит: — Продайте, Евгений Петрович! Они вам кошму подарят. Привезут много верблюжьей шерсти, жена свяжет отличный свитер. Не будете простужаться! — Легкие я лечу в Ялте. Объясняю: конь Орлик в смете. Правда, там написано — лошадь. Но без Орлика — какая съемка? — Лошадь есть… Абды вытирает платком потное лицо. — Она — в Орто-токае. — Ваша командировка у меня — вот! — Несмелов стучит себя по затылку. — Скажите вашему аксакалу, пусть скачет туда, где у вас привязана лошадь. Орлик не продается! И он — не наш конь! — Пусть скажет —
В сухой русской много кровей. Текут не смешиваясь. Одна иссыхает от страсти. Другая бьет ключом. Третья впадает в море…
Сценарист Веня глядит на пятки дервиша — на черные пятки, ходившие в Мекку. Веня уже купил в Центральном универмаге остроконечную войлочную шляпу; аксакал, — смеется Роза, показывает белые зубы, не зубы — ягнята, — так пишут местные поэты или так переводят на русский. Но черные пятки дервиша все равно больше волнуют. Дервиш был в Мекке, вернулся и теперь спит в тени чайханы на базаре. Мог бы я так спать, сокрушается Веня, если бы побывал у Стены Плача? Дервиш спит, как роженица. Главное дело сделано. Почему я никогда не ношу с собою записную книжку? Это хороший образ. Да, земля здесь уходит не к Уралу, она катится совершенно в другую сторону, откуда и пришли эти ноги. Пришли. Устали. Спят. Когда зеленая муха садится на пятку, пятка вздрагивает, дервиш перемещается на другой бок и опять спит на базаре, где беспаспортные корейцы торгуют овощами в жгучем засоле, Сюда и пришел Веня, чтобы купить у корейцев острого корейского перца и красной корейской капусты. Все так делают. Этому Веню Роза научила. Она же сказала: — Смотри, спит дервиш! И Веня смотрит. Розе вчера понравилось целоваться с Веней. Высокая грудь девственницы дышит часто и нервно. Запаха трубочного табака ей потом будет не хватать в ее первом мужчине киргизе, кинорежиссере… Но Роза не ведает, почему блестят Венины глаза так драматически. Веня вспоминает, где Мекка: он морщит лоб, представляя географическую карту. Учительница географии в их школе натянула ему четверку с трудом, незабвенная Эсфирь Соломоновна никак не могла взять в толк, почему еврейский мальчик такой мишигинер… А где же Вавилон? В Иране? В Ираке? — Эй, товарищ! — манит Веню узбек в синем халате. — Он зовет тебя, — говорит Роза, — тот парень с урюком. — Приезжий? Как скорбно блестят глаза у продавца урюка! — Из Москвы, — улыбается Веня. — Еврей? Веня удивлен. Он считает — у него европейская внешность. — Еврей. — Теперь и Роза улыбнулась. Узбек нежно глядит на Веню. — Тогда пусть у меня купит курагу и урюка. Таких нет на всем базаре. Их сушила моя бабушка. Хоп? — Хоп! — соглашается Веня. Принимает в руки обширный пакет. — Еще приходи! Поговорим! Хоп? — кричит узбек вслед Вене и Розе. — Хоп! Хоп! Почему Роза так не любит узбеков, задумался Веня в такси между Розой и сухофруктами. Но сказал осторожно: — Какой красивый узбекский халат! — Не узбекский — каракалпакский! — сухо поправляет Роза Веню. — У этого узбека и у вас одна нация. А бабушка у него точно из Бухары! Он — еврей! Настоящий! Не такой, как ты! Вот я — настоящая киргизка! А разве ты, Веня, настоящий? Ты не знаешь своего народа, и говоришь ты только по-русски, и называешь себя, как русский. — И Роза смеется: — Веня! — А разве у киргизов есть имя Роза? — Роза — это красиво. Нет, нас спасет только Сайрус! Когда откроются подземные люки и поползут тараканами ракеты, он спасет нас. Он пошлет сигнал туда, и мы будем спасены… Но когда это случится, знает только Аллах. Эллоим. Иегова… А сейчас оператор Грач верит в тарелки, белорусский партизан — в коммунизм, сценарист Веня еще не прочел Блаватскую, сухая русская верит в свою звезду, Ваня Труш боится ходить в молельный дом, и попробуй найти мечеть в городе. Время не пришло той весной уверовать, и можно вглядываться в лицо Сайруса со страхом и упованием.
Во время съемок из-за холмов появляются всадники — когда солнце клонится к горам, и тени вырастают, синеют, что, в общем, все равно для черно-белой пленки, — из-за холмов Предгорья… — Куда они? — спрашивает Веня девственницу. Она морщит нос, чтобы лучше видеть. Оператор Грач поворачивает камеру и смотрит на всадников в объектив. — Снять для перебивки? Директор Несмелое еще по партизанскому прошлому опасается приближающихся объектов, про которые ничего не знает. Абды знает, но молчит. — Они к нам? — удивляется сухая русская, а всадники спешиваются молча у съемочной площадки. Шестеро в войлочных шляпах… Как у Вени. Старик аксакал в лисьей. Он что-то говорит войлочным шляпам. Оператору слышится — бешбармак. Обед был еще пополудни… Теперь они идут к Несмелову. Впереди — старик. Они все как Абды, хмурится Несмелое. Абды рядом. Абды Шершенович Киргизбаев. Отчество не совпадает с фамилией. Значит, Абды из такой семьи, где уже отец был записан в русские книги, слева направо. О, многотерпеливая кириллица! — Салям! — кланяется старик. Шолом! — екает сердце Вени, салям — шолом. Господи, я тоже с Востока… — Здравствуйте, товарищи! — выходит навстречу гостям Несмелое. — Здравствуй, нашальник! — Старик, медленно ворочая языком, перебирает русские звуки. — Этот аксакал главный в своем роду, — шепчет Абды Несмелову. Изо рта Абды пахнет бараниной. Обманул, — вздыхает Несмелов, — опять гонял машину в немецкий совхоз «Приволье», сукин сын! Но партизан привык сдерживаться, работая с националами. Иначе нельзя. Он — старший брат из партии интернационалистов. — Спроси, что надо, — говорит он Абды. — Горючего не дам. Самим не хватает. — Им не нужно горючего, — смеется Абды, — им нужен Орлик.
… — Продай коня! Аксакал блестит золотым зубом. — Зачем тебе легконогий конь? Говно, которое он кидает на землю, — андижанские дыни. Это конь для батыра! Для юноши! Бедра юноши из булата. Талия юноши уже горлышка бутылки московской водки, которой вы нас споили! Смотри, конь ждет своей участи! Глаза его — раскаленные угли, а вы пашете на нем, будто он колхозная кляча. Продай! Я подарю коня внуку! Я устрою той! Я позову ваших! Пусть едят бешбармак досыта, пусть белая, как волосы русских женщин, лапша не вязнет у них в зубах, пусть глотают жирный отвар, пока не срыгнут, пусть жуют барана во славу Аллаха! Абды переводит запинаясь. Потом просит: — Продайте, Евгений Петрович! Они вам кошму подарят. Привезут много верблюжьей шерсти, жена свяжет отличный свитер. Не будете простужаться! — Легкие я лечу в Ялте. Объясняю: конь Орлик в смете. Правда, там написано — лошадь. Но без Орлика — какая съемка? — Лошадь есть… Абды вытирает платком потное лицо. — Она — в Орто-токае. — Ваша командировка у меня — вот! — Несмелов стучит себя по затылку. — Скажите вашему аксакалу, пусть скачет туда, где у вас привязана лошадь. Орлик не продается! И он — не наш конь! — Пусть скажет —