таможенники. Мобилизация во Франции, новый призыв британских резервистов... Я встал и вышел из дома в тишину вечера. Голос диктора преследовал меня, когда я шел по улице. Я направился к бухточке, потом свернул налево, к Кэджуиту. Добравшись до вершины утесов, я задержался на мгновение и посмотрел вниз на спокойное, как ртуть, море, ласково лизавшее обрамленный скалами берег. Крики чаек, будто бальзам, успокаивали обуреваемый тяжкими думами разум. Этот громкий пронзительный крик всегда напоминал о каникулах — с самого раннего детства я неизменно проводил их на этом каменистом побережье. Здесь царили покой и тишина. Я оглянулся на вереницу коттеджей, тянувшихся вдоль долины к бухточке. Что бы ни случилось, приятно было сознавать, что это побережье и эти коттеджи будут по-прежнему умиротворяюще действовать на тех, кто останется в живых, и на последующие поколения. Вдоль берега легко скользили два баклана, черные кончики их крыльев ясно виднелись в косых лучах солнца. Воздух был тих и недвижен, отполированная поверхность моря совершенно не колыхалась, отчетливо просматривались белые прожилки зарождавшихся у Лизарда течений. Иногда пятнышко темной потревоженной воды оказывалось стайкой макрели, а то вдруг водную гладь вспарывали сардины, затевавшие свои вечерние игры.

Я двинулся дальше. На душе щемило от этой великой красоты и полного покоя. Тот, Другой мир, отражавшийся чудовищным кошмаром на газетных полосах, казался теперь еще нереальнее. Будучи театральным критиком, я, вероятно, и сам заразился тем недугом, который частенько замечал в актерах — я был не в состоянии постичь реальность. Приучив разум и чувства отзываться на раздражители, которые истинны лишь в воображении, а не в действительности, актеры, по-видимому, представляют себе ситуацию гораздо четче, чем обыкновенные люди, но, раз ее представив, тут же забывают о ней. Им, оказывается, трудно принять ее как действительную, неоспоримую. В них подспудно живет чувство, что в урочный час упадет занавес и можно будет отправиться домой ужинать. Мне кажется, сейчас я страдал именно от этой ограниченности или, если хотите, от этой благословенной способности. Сколь ни мрачна драма, я чувствовал, что за ее рамками все же должен быть какой-то совсем другой мир. Поэтому парализующее мысль отчаяние то и дело сменялось ощущением, что все идет хорошо, ощущением, которое почти веселило меня.

После двадцатиминутной прогулки я очутился возле Чертовой Сковородки. Я обогнул этот громадный круглый фиорд с его сводчатым, образованным обросшими камнями проходом к морю, пересек подворье какой-то фермы и увидел Кэджуит. Говорят, это единственная по-настоящему рыбацкая деревенька, оставшаяся в Корнуолле. Небольшая флотилия голубых лодок, лежавших бок о бок на берегу, и пронзительно кричащие над головой чайки безраздельно господствовали над горсткой крытых камышом белых домиков. Крик чаек не стихал ни на минуту, а лодки и рыбный дух ясно говорили о промысле жителей деревни. Однако местечко казалось сонным.

Я спустился по крутой дороге к самой деревеньке. У покрытого галькой берега стояли машины. Одна из них чуть ли не упиралась багажником в спасательную лодку, к капоту машины была привязана низка макрели. Напротив машин, на куске старого рангоута, приспособленного под скамейку, сидели и курили рыбаки. Я прошагал к пивной. Внутри было темно, дым стоял коромыслом, висела теплая духота, которая часто нравится людям, работающим на открытом воздухе. На стене висела картина с изображением деревни. Позже я узнал, что она написана местным художником, но что-то в ней было не так. Я не сразу взял в толк, что же именно: деревня на полотне подавляла лодки. Будь автором картины я, она бы у меня вся пропахла рыбой.

Заказав пинту горького, я подсел к громадному мужчине в рыбацкой фуфайке. Куцая бородка еще больше подчеркивала его сходство со славянином, подкрепляя впечатление, которое создавали высокие скулы и небольшой нос. Собравшиеся о чем-то горячо спорили. Я несколько раз уловил слово «бисквит». Один старый рыбак сердито стучал по столу, но я никак не мог уразуметь, о чем спорит весь зал, и поэтому обратился с вопросом к бородачу.

— А-а,— ответил он,— они побились с ним об заклад на пять шиллингов, что он не съест дюжину бисквитных пирожных в один присест. Да вы ведь знаете, это старая игра. Казалось бы, чего там трудного, а съедите штуки четыре, и во рту у вас так пересохнет, что и глотать не сможете.

— Говорю вам, это проще простого! — заревел старик, и все понимающе засмеялись.

Тут в пивную вошел парень в рабочих брюках из из хлопчатобумажной саржи. Его парусиновые туфли на резиновой подошве промокли насквозь, волосы курчавились от воды, Он прошел в угол, где двое тянули пиво из стеклянных пинтовых кружек.

— Ну что? — спросили они.

Юноша бросил на стол телеграмму.

— Боюсь, завтра вам придется обойтись без меня,— сказал он.— Мне надо на корабль в Девонпорт. Уезжаю прямо сейчас.

Их беседа потонула во внезапной волне общего разговора.

— Целый день одно и то же,— сказал старик, собиравшийся есть пирожные,— Гости уезжают, и даже кое-кого из наших парней призвали в резерв ВМС.

— Видели, как по Каналу шел флот? — спросил кто-то.

— Корабли проходили целый день, богом клянусь,— сказал молодой круглолицый рыбак.— Я видел их со своей лодки. Идут и идут, целый день, верно, мистер Морган? — обратился он к чиновнику береговой охраны, который сидел и курил, привалившись спиной к стойке и сдвинув на затылок шляпу с белыми полями. Охранник кивнул.

— Верно, Джим, целый день.

— А ты видел, сколько их было, Джо?

— Я не считал,— спокойно, но твердо ответил Морган.

Война вторглась в дружелюбный уют бара. Мужчины постарше принялись болтать о прошлой войне. Мой сосед сказал:

— Я насчитал больше пятидесяти. Они приведут Италию в чувство, как пить дать.

Я почувствовал какую-то досаду оттого, что разговор о войне ворвался даже в теплое уединение бара.

— К черту войну,— сказал я.— Я пытаюсь насладиться отпуском.

— А чем плоха война? — спросил мой сосед, и в его глазах заиграли огоньки.— Война поможет нам перезимовать. Нам либо на войну идти, либо наниматься на пароходы.

Я взглянул на него. За смешинками в его глазах таилась серьезность.

— Да...— сказал я.— Должно быть, кризис вас здорово ударил — два года подряд и в самый разгар сезона отпусков.

— Ну, в прошлом году было еще ничего. Он пришел позже.— В его голосе слышался легкий ирландский акцент, но совершенно не было местного. Он допил свое пиво и продолжал:— Впрочем, даже тогда мне удалось сделать шесть рейсов. В этом году