рассказывает подругам о его смелости. Поручик только что кончил очередную запись о том, как на одной из станций жандармы выпороли восемнадцатилетнюю девушку-телеграфистку, когда к нему подошел князь Гагарин.
— Пойдемте, Евецкий, — сказал князь, покачиваясь, и для устойчивости крепко схватился за спинку кресла. — Барон зовет…
— Преферанс?[35] — догадался Евецкий.
— Так точно!
Они прошли в отделенную переборкой половину салон-вагона, занимаемую Меллер-Закомельским. На небольшом, крытом зеленым сукном столике, уставленном бутылками, уже лежали две колоды карт.
Генерал-лейтенант Меллер-Закомельский в расстегнутом мундире, с громадной, круглой, как арбуз, головой и длинными вислыми усами сидел возле столика, развалясь в кресле. Старик был уже изрядно пьян. Рядом с ним сидел также пьяный подполковник Заботкин.
— Садитесь, — не то пригласил, не то приказал пришедшим барон. — Провернем пульку[36].
Поручик Евецкий и князь Гагарин сели. Заботкин налил им вина и роздал карты.
В салон-вагоне было тихо, только вздрагивала и звенела на стыках посуда.
— Приближаемся к Слюдянке, — доложил вошедший в вагон подпоручик Малинин.
— Отлично! Здесь и заночуем, — не отрываясь от карт, приказал барон. — Завтра утром пощупаем эту самую Слюдянку.
Подпоручик четко повернулся и вышел.
Совсем еще молодой, только что выпущенный из училища, он месяц тому назад в Москве с радостью выслушал приказ о назначении в отряд Меллер-Закомельского. Ему, романтику, жаждущему подвигов, Казалось — вот он, счастливый случай, дарованный судьбой. Вот где он отличится в боях с изменниками, а если нужно — с радостью отдаст свою жизнь за отечество.
Но с каждым днем восторги его испарялись. Порки, избиения, расстрелы приводили подпоручика в уныние. И как не похожа эта выпоротая девушка-телеграфистка или проткнутый штыком пожилой сцепщик со станции Ново-Спасское на предателей, врагов России!
«Пощупаем Слюдянку», — мысленно повторил подпоручик слова генерала.
Значит, опять порки, опять расстрелы, опять истошные крики баб и пронзительный плач детей.
Маленький товарный состав, в котором Бабушкин и его друзья везли оружие, на рассвете тихо, без сигналов вошел на станцию Слюдянка. Машинист привычно завел состав в отдаленный тупик. Уже начинался день, а Бабушкин распорядился днем не ездить. Как только поезд остановился, Бабушкин откатил тяжелую, на роликах, дверь вагона и соскочил на заметенное снегом полотно. Телеграфист Савин спрыгнул вслед за ним. — Нет, нет! Все оставайтесь в вагоне, — приказал Бабушкин. — Охраняйте оружие! Глубже надвинув папаху, защищая рукавицей лицо от резкого ветра, Бабушкин зашагал по путям к станции. Где-то рядом, пока еще невидимый, глухо гудел Байкал. Под порывами ветра тяжело стонал лес. Бабушкин пересек несколько железнодорожных путей и остановился. Впереди, возле самого здания станции, стоял длинный поезд. «Кто бы это? Уж не барон ли пожаловал?» Бабушкин долго стоял на ветру, всматриваясь в таинственный состав. Около вагонов суетились фигурки, но издали Иван Васильевич не мог разобрать, кто эти пассажиры. А подходить ближе — рискованно. Вдруг Иван Васильевич заметил: возле одного вагона группа людей выстроилась в шеренгу и за плечами сверкнули стволы винтовок. «Так и есть — каратели!» Иван Васильевич, резко повернувшись, быстро зашагал обратно к своему поезду. «Что же делать? — на ходу беспокойно думал он. — Закрыть двери вагона и ждать? Может быть, каратели уедут? Или самим уйти в тайгу? Или дать полный ход — попробовать удрать?» Бабушкин не успел решить, что предпринять, как вдруг из-за железнодорожной будки выскочили три солдата и бросились к нему. Иван Васильевич прыгнул в сторону. Но один из солдат крепко ухватил его за воротник полушубка. Остальные уже были рядом. — Товарищи! Бегите в тайгу! — крикнул Иван Васильевич, видя, что к их составу приближается другая группа карателей. Но было уже поздно. Бабушкина и его товарищей связали одной веревкой и погнали к генеральскому поезду. Их втолкнули в теплушку к другим арестованным. Поезд двинулся и вскоре остановился на станции Мысовой. Барон все еще сидел за картами, когда ему доложили о новых арестованных. — Отобрано двадцать ящиков винтовок, — сообщил подпоручик Малинин. После бессонной ночи, проведенной за картами и вином, барон был хмур и сердит. Голова подергивалась, ныла печень. — Расстрелять! — своим обычным, «строевым» голосом приказал он, не отрываясь от карт. Подпоручик вздрогнул. «Боже! — подумал он. — Как это просто! Расстрелять — и все! Даже не узнав, кто эти люди, куда и зачем они направлялись. Боже, боже! И так поступаем мы, русские офицеры…» Но вслух подпоручик ничего не сказал. — Следовало бы допросить арестованных, — осторожно вмешался Евецкий. — Вы, поручик, кисейная барышня, — отрубил генерал. — То-то говорят: стишки кропаете! Чего церемониться, — ясно, большевики! Впрочем, узнайте их фамилии… Поздним вечером шестерых арестованных вывели на станцию. Их отвели вправо, на высокий, угрюмый, скалистый берег Байкала. Было темно. Глухо, надрывно выл ветер. Крутила пурга, швыряя в лица хлопья снега. — Стой! — скомандовал князь Гагарин, когда арестованные подошли к раскачивающемуся на ветру станционному фонарю. Бабушкин шел впереди товарищей. Он остановился и повернулся лицом к солдатам. Иван Васильевич понимал: наступили последние минуты его жизни. Но он не просил пощады. Видя его спокойствие и стойкость, так же молча повернулись лицом к палачам остальные. — Проверь винтовки! — раздалась команда князя Гагарина. Бабушкин и его товарищи крепко взялись за руки. — Постойте, постойте, князь, — вмешался Евецкий. Красавец поручик не участвовал в расстреле. Но звериное любопытство толкнуло его выйти из вагона за князем Гагариным, чтобы самому увидеть кровавое зрелище и потом описать его в дневнике. — Надо узнать фамилии! Для порядка. — Узнавайте, если охота. Только живо! Поручик Евецкий, нетвердо держась на ногах после крепкого баронского коньяка, подошел к расстреливаемым. — Фамилия? — ткнув тонким стеком в грудь Бабушкина, спросил он. — С убийцами не желаю знакомиться! Ответ прозвучал хлестко, как пощечина. — Ого! — пьяный поручик качнулся. — Видать, из идейных! Впрочем, оно и лучше: уйдете в могилу как псы. Даже ваших имен никто никогда не узнает. — Нет! — Бабушкин с лютой ненавистью взглянул на поручика. — Вы умрете безвестно! А наши имена узнает и запомнит народ!
Маленький товарный состав, в котором Бабушкин и его друзья везли оружие, на рассвете тихо, без сигналов вошел на станцию Слюдянка. Машинист привычно завел состав в отдаленный тупик. Уже начинался день, а Бабушкин распорядился днем не ездить. Как только поезд остановился, Бабушкин откатил тяжелую, на роликах, дверь вагона и соскочил на заметенное снегом полотно. Телеграфист Савин спрыгнул вслед за ним. — Нет, нет! Все оставайтесь в вагоне, — приказал Бабушкин. — Охраняйте оружие! Глубже надвинув папаху, защищая рукавицей лицо от резкого ветра, Бабушкин зашагал по путям к станции. Где-то рядом, пока еще невидимый, глухо гудел Байкал. Под порывами ветра тяжело стонал лес. Бабушкин пересек несколько железнодорожных путей и остановился. Впереди, возле самого здания станции, стоял длинный поезд. «Кто бы это? Уж не барон ли пожаловал?» Бабушкин долго стоял на ветру, всматриваясь в таинственный состав. Около вагонов суетились фигурки, но издали Иван Васильевич не мог разобрать, кто эти пассажиры. А подходить ближе — рискованно. Вдруг Иван Васильевич заметил: возле одного вагона группа людей выстроилась в шеренгу и за плечами сверкнули стволы винтовок. «Так и есть — каратели!» Иван Васильевич, резко повернувшись, быстро зашагал обратно к своему поезду. «Что же делать? — на ходу беспокойно думал он. — Закрыть двери вагона и ждать? Может быть, каратели уедут? Или самим уйти в тайгу? Или дать полный ход — попробовать удрать?» Бабушкин не успел решить, что предпринять, как вдруг из-за железнодорожной будки выскочили три солдата и бросились к нему. Иван Васильевич прыгнул в сторону. Но один из солдат крепко ухватил его за воротник полушубка. Остальные уже были рядом. — Товарищи! Бегите в тайгу! — крикнул Иван Васильевич, видя, что к их составу приближается другая группа карателей. Но было уже поздно. Бабушкина и его товарищей связали одной веревкой и погнали к генеральскому поезду. Их втолкнули в теплушку к другим арестованным. Поезд двинулся и вскоре остановился на станции Мысовой. Барон все еще сидел за картами, когда ему доложили о новых арестованных. — Отобрано двадцать ящиков винтовок, — сообщил подпоручик Малинин. После бессонной ночи, проведенной за картами и вином, барон был хмур и сердит. Голова подергивалась, ныла печень. — Расстрелять! — своим обычным, «строевым» голосом приказал он, не отрываясь от карт. Подпоручик вздрогнул. «Боже! — подумал он. — Как это просто! Расстрелять — и все! Даже не узнав, кто эти люди, куда и зачем они направлялись. Боже, боже! И так поступаем мы, русские офицеры…» Но вслух подпоручик ничего не сказал. — Следовало бы допросить арестованных, — осторожно вмешался Евецкий. — Вы, поручик, кисейная барышня, — отрубил генерал. — То-то говорят: стишки кропаете! Чего церемониться, — ясно, большевики! Впрочем, узнайте их фамилии… Поздним вечером шестерых арестованных вывели на станцию. Их отвели вправо, на высокий, угрюмый, скалистый берег Байкала. Было темно. Глухо, надрывно выл ветер. Крутила пурга, швыряя в лица хлопья снега. — Стой! — скомандовал князь Гагарин, когда арестованные подошли к раскачивающемуся на ветру станционному фонарю. Бабушкин шел впереди товарищей. Он остановился и повернулся лицом к солдатам. Иван Васильевич понимал: наступили последние минуты его жизни. Но он не просил пощады. Видя его спокойствие и стойкость, так же молча повернулись лицом к палачам остальные. — Проверь винтовки! — раздалась команда князя Гагарина. Бабушкин и его товарищи крепко взялись за руки. — Постойте, постойте, князь, — вмешался Евецкий. Красавец поручик не участвовал в расстреле. Но звериное любопытство толкнуло его выйти из вагона за князем Гагариным, чтобы самому увидеть кровавое зрелище и потом описать его в дневнике. — Надо узнать фамилии! Для порядка. — Узнавайте, если охота. Только живо! Поручик Евецкий, нетвердо держась на ногах после крепкого баронского коньяка, подошел к расстреливаемым. — Фамилия? — ткнув тонким стеком в грудь Бабушкина, спросил он. — С убийцами не желаю знакомиться! Ответ прозвучал хлестко, как пощечина. — Ого! — пьяный поручик качнулся. — Видать, из идейных! Впрочем, оно и лучше: уйдете в могилу как псы. Даже ваших имен никто никогда не узнает. — Нет! — Бабушкин с лютой ненавистью взглянул на поручика. — Вы умрете безвестно! А наши имена узнает и запомнит народ!