бултых прямо в воду: она ведь не знала, что это такое блестит и сверкает внизу, ну и остановиться не сумела, конечно. А у самого берега, в мелководье, как раз щука на солнышке грелась; она хвать Фриду своими зубами и утащила в глубину и там с аппетитом пообедала.

Сперва-то Фридезинхен очень испугалась, как услышала, что дочь в воду шлёпнулась и тут же с глаз исчезла. А потом стала бегать вокруг трёх оставшихся барсучат и считать: «Раз, два — много!» Оказывается, всё сходилось. И раньше у неё было «много» детей, и теперь их было «много». Стало быть, всё в порядке. Очень, оказывается, удобно, когда только до двух считать умеешь!

Попили барсуки воды и давай взбираться вверх, к норе. Это было потрудней, чем вниз катиться. Фридезинхен пришлось поработать своим длинным носом: кого подтолкнёт, кого и перевернёт. Но в конце концов они всё же добрались до мягкого песочка перед входом в нору, до корыта, как это называется. И так они устали и запыхались, что мама разрешила им полежать отдохнуть. Кто спинку греет на солнышке, кто брюшко, а Фридезинхен принялась искать у них в шубках насекомых — и зубами, и когтями. Малыши были просто счастливы и ни о чём маму уже не спрашивали. Да и то сказать: весь мир вокруг, родная нора под могучим буком, поросший мхом каменистый откос, сверкающее на солнышке озеро с тихо шуршащим камышовым поясом по берегу — всё ведь было таким, как оно было, чего же тут ещё спрашивать?

Небольшие эти прогулки матушка Фридезинхен стала совершать с детьми почти каждый день, лишь бы солнце светило да не было поблизости злых недругов. А барсучата тем временем учились пользоваться своими лапами. Уже без помощи мамы они быстро взбирались на откос и спускались с него; быстро, конечно, только для барсуков: ведь даже самый шустрый барсук бегает не быстрей, чем человек идёт размеренным шагом. И ещё они очень любили играть перед норой в корыте, а матушка Фридезинхен ласково поглядывала на них, но сама всегда была настороже — не ровен час, забредёт сюда собака, человек или злая лиса!

Малыши же то один другого толкнёт и опрокинет, то мёртвыми притворятся — припадут к земле, положат рыльце между передними лапами, крепко зажмурят глаза и думают, что никто их не видит. Но самая любимая игра у барсуков — это закапываться. Тут и мама охотно принимала участие. И такая она была в этом мастерица, что не проходило и трёх, ну четырёх минут и нет её! Копала она сильными передними лапами, а задними откидывала землю. Зароется поглубже, и ничего не видно сверху — так, холмик маленький, а на самом деле там барсучиха Фридезинхен спряталась.

Дети с радостью учились у матери. Хорошо было после яркого, слепящего солнца зарываться, покуда не исчезнет и последний отблеск дневного света, не затихнет и последний звук… Перестанет Фридолин копать и слышит уже только стук своего маленького сердца. Больше всего ему нравилось оставаться наедине с собой глубоко-глубоко, где кругом одна таинственная темень. В этом Фридолин был настоящим барсуком: среди животных барсуки больше всех любят одиночество, больше всех сторонятся и людей и себе подобных. Только в детстве барсук живёт с родными, а как только подрастёт, всегда хочет быть один.

Вот зароется маленький Фридолин в землю, наткнётся там в глубине на каменную глыбу, подкопает её и роет свой ход по другую сторону, где уже ничего не слышит и не чует из того другого мира, и вокруг только тихая, чуть шуршащая бархатная темнота! Лежит Фридолин на брюшке, дышит спокойно и совсем забыл, что есть у него где-то мама Фридезинхен, и сестра Фридерика, и брат Фридрих. Потом перевернётся на спину, подтянет задние лапы к животу, спрячет рыльце между передними и несколько мгновений спустя уже крепко спит.

И это ещё одно особое свойство барсуков — засыпать в любую минуту и спать бесконечно долго. Помимо еды, сон — их любимейшее занятие, если сон вообще можно назвать занятием. Барсуки ужасно ленивы и, как только выйдут из детского возраста, лапой не пошевелят, если это не вызвано крайней необходимостью; бывает, что и за кормом не пойдут, а сочтут за лучшее поспать подольше. С Фридолином часто случалось, что он засыпал в своей игрушечной норе, а мама и сестра с братом напрасно его дожидались. Потом выползал наверх, а на землю давно уже спустилась ночь, и все его родные крепко спят в мягком, выстланном мхом гнёздышке. Мать ворчит, когда он устраивается у неё под бочком: «Ишь бродяжка» или: «Шатается по ночам!» Впрочем, на более строгий выговор Фридезинхен и не способна: уж очень ей самой хочется спать да и Фридолин слишком устал, чтобы выслушивать её. Не проходит и минуты, как вся барсучья семья уже опять крепко спит.

Так, играя и гуляя, дети росли и крепли, учились пользоваться лапами, узнавали, для чего нужны глаза, уши и, конечно же, зубы, а они у барсуков особенно острые и ими можно нанести серьёзные раны.

И вот как-то ночью Фридезинхен решила, что пришла пора взять детей с собой в лес — надо же им привыкать самим заботиться о себе. О, до чего всё было таинственно в притихшем лесу! Даже ветер, должно быть, уснул — ни один листик не шелохнётся. А как осторожно, как тихо надо ходить по ночным тропинкам, а то ведь вся дичь разбежится.

Какая же радость охватывала Фридолина, когда, перевернув своей длинной мордочкой какой-нибудь плоский камень, он обнаруживал под ним целые полчища мокриц и червей! Тут уж он, не стесняясь, громко чавкал. Или отдерёт коготками кору от сгнившего комля и слизывает переполошившихся жучков. Но верх ловкости он проявил, когда однажды ему удалось под самым носом у мамаши Фридезинхен сцапать излишне любопытную мышку. Та давай пищать, а мама сердито фыркнула — ей самой хотелось полакомиться мышью. Но сынок и не думал уступать, он уплетал добычу за обе щеки, с наслаждением похрюкивая.

Прискорбно, но и в эту первую ночную прогулку случилась беда. Покуда небольшое барсучье семейство мирно брело по лесу в поисках пищи, от старого бука отделилась огромная тень: зашуршали крылья, два огромных глаза сверкнули жуткой зеленью, и большая сова опустилась прямо на барсуков. Закрыв глаза, дети прижались к земле и притворились мёртвыми, а Фридезинхен с фырканьем и шипеньем бросилась на крылатую злодейку, стараясь схватить её зубами.

Но тщетно — сова уже взмыла вверх, хотя Фридрих и пищал у неё в когтях. На этот раз мама Фридезинхен очень огорчилась: она заметила, что у неё вместо «много», то есть трёх детей, осталось только двое — Фридолин и Фридерика.

Но зато тем больше внимания могла она уделять оставшимся барсучатам, тем больше им доставалось корма, тем быстрей они развивались и росли. Ночи напролёт они всей семьёй рыскали по лесу, но не