— Справа от него Исидор Гувье, перебежчик из префектуры полиции, ведь нам открыты самые потайные уголки жизни. Наконец мадемуазель Таша Херсон, компатриотка Тургенева, иллюстраторша и карикатуристка.

Виктор пожал руки, но запомнил только имя иллюстраторши, девицы с миловидным личиком, лишенным и следов косметики, с рыжими кудрями, собранными в шиньон и спрятанными под маленькой шляпкой, украшенной маргаритками. Она посматривала на него приветливо; его словно окатило теплой волной. Он старался внимать разглагольствованиям Мариуса, но любое даже самое легкое движение девушки волновало куда больше.

Таша украдкой оглядывала его. У нее было смутное чувство, что он ей знаком. Он казался человеком, который всегда настороже, всегда сам по себе, и при этом и голос, и манеры свидетельствовали о том, что он обладал решительным характером. Где же она видела это лицо?

— Ну вот наконец и Кэндзи Мори! — возвестил Мариус.

Виктор поднялся, и тут Таша осенило: он напоминал ей персонажа одного из полотен братьев Ле Нейн.

— Сюда, господин Мори!

Вновь пришедший непринужденно раскланялся, пока Мариус его представлял. Дойдя до Эдокси и Таша, Мори снял котелок и поцеловал им ручки.

На мгновенье все умолкли. Мариус поинтересовался, любит ли тот шампанское, Кэндзи Мори ответил, что это шипучее пойло не идет ни в какое сравнение с сакэ, но он готов воздать должное и ему. Эдокси Аллар, на которую произвели впечатление манеры этого изысканно вежливого азиата, мгновенно отказалась от своих предрассудков. Другие сидели с таким видом, будто чего-то ждут, и именно от Кэндзи Мори, который, похоже, не догадывался, что нарушил их благодушное настроение.

— Компаньон моего друга Виктора, господин Мори, японец, — торжественно объявил Мариус.

Виктор поймал легкую улыбку Таша, их взгляды встретились, она увидела, как изменилось выражение его глаз. «А я, кажется, в его вкусе», — подумала она. Ей захотелось сделать с его лица набросок: «Рот интересный, чувственный…»

Эдокси, склоняясь к Кэндзи Мори, спросила:

— Вы были в японском павильоне?

— Я не люблю штучки в японском духе, производимые на конвейере, — ответил он с выражением дружелюбной приветливости.

— И все-таки там выставляют очень красивые вещи, — сказала Таша, — например эстампы…

— На Западе мало кто понимает в такой живописи, все это не более чем красивые экзотические открытки, которыми украшают салоны под Генриха II. Вы загромождаете свое жилище таким изобилием предметов, что в конце концов перестаете их замечать.

Таша живо возразила:

— Ошибаетесь! Зачем вы судите так обо всех? Мне посчастливилось видеть выставку японского крепона, организованную братьями Ван Гог. «Волна» Хокусая произвела на меня очень сильное впечатление.

— Кстати о сильных впечатлениях, вам не кажется, что мы находимся на мостике трансатлантического парохода? — зловеще изрек Исидор Гувье. — Не хватает лишь сильного волнения на море, чтобы свалить эту мачту, на которую вы заставили меня залезть.

Все расхохотались.

— Не ругайте Эйфелеву башню, — изрек Кэндзи Мори. — Лучше поймите, что ее семьсот тонн железа — это примерно столько же, сколько весит обычная стена высотой в десять метров.

— Если эта стена так же длинна, как Великая китайская, — ввернула Таша.

Воцарилось молчание. Виктор рассматривал рыженькую симпатяшку. Года двадцать два — двадцать три, не больше. Уверена в себе, это придает ей пикантность. Он почувствовал, как его сердце сперва быстро забилось, потом успокоилось. Антонен Клюзель встал, пробормотав:

— Пойду на галерею, покурю.

Мариус кашлянул, прочищая горло.

— Дети мои, выпьем же за будущее процветание «Пасс-парту» и за нашего нового литературного хроникера, Виктора Легри!

— Эге, погодите-ка, это ловушка, я еще должен подумать! — со смехом вскричал Виктор.

— Хозяин! Срочно!

Все повернулись к Антонену Клюзелю.

— Что стряслось?

— Снаружи, женщина. Умерла.

Мариус вскочил.

— За работу, детки! Таша, мне понадобятся твои рисунки, поживее! Эдокси, рысью в газету, готовим специальный выпуск. Живо, живо! Вы, Исидор, в префектуру, постарайтесь узнать точные причины смерти. Антонен, за мной!

Он повернулся к гостям.

— Господин Мори, Виктор, сожалею, информация ждать не любит. Подумайте над моим предложением! — крикнул он, уже выходя.

Лифт южной стороны неподвижно замер на этаже. Мариус Бонне, Антонен Клюзель и Таша Херсон локтями растолкали живой щит из зевак и наконец добрались до скамейки, на которой лежало распростертое тело женщины в красном платье, с открытым ртом на позеленевшем лице. Взгляд с расширившимися зрачками застыл на голубом воздушном шарике, болтавшемся на ниточке, привязанной к ее запястью. Словно повинуясь таинственному велению, Таша вытащила из сумочки блокнот и бегло зарисовала сценку — покойницу, ее упавшую на пол шляпку, опечаленные и заинтересованные физиономии столпившихся вокруг любопытных.

— Кто-нибудь что-нибудь видел? — спросил Мариус.

— Вы из полиции?

— Я журналист.

— Я, я видела! — закричала женщина приятной наружности. — Да уж это ли не горе-то, за сорок су смерть принять! Дороговато, мсье, два франка за то, чтобы подняться на второй этаж этой башни, особенно если учесть, что высота тут не больше, чем на крыше Нотр-Дам. А прибавьте к этому цену на саму выставку, получится сто су, целый день работы, и кончить вот так…

— Ваше имя?

Мариус захватил с собой записную книжку.

— Симона Ланглуа, портниха. Эту даму я приметила, еще когда она входила. Вид у нее был неважнецкий, у меня ведь тоже случаются головокружения, я и подумала, что, может, все не так уж и опасно, к тому же с ней шли ее детки…

— Ее детки?

— Да, двое мальчиков и девчонка. Самый младший дал ей подержать свой шарик. Я пошла в сувенирную лавку, просто посмотреть, там красиво, да дорого.

— Это они?

Мариус показал на троицу ребятишек, тесно прижимавшихся друг к другу. Симона закивала.

— Когда я вышла оттуда, женщина сидела на корточках. Малышка все трясла ее за плечо, хныкала: «Ну пойдем же наконец, я есть хочу, я помидор хочу!» А у той голова так и болтается — то вправо, то влево…

Портниха говорила с театральными жестами, явно довольная, что оказалась в центре внимания.

— Я подошла к ней, вдруг она и вправду больная. Только ее коснулась — а она уж носом вперед, так и рухнула, как кукла, набитая опилками. Я, кажется, даже заорала. Прибежали господа, подняли. Я как лицо ее увидела, мне дурно стало!

Антонен Клюзель присел, чтобы быть одного роста с детьми. Девчушка