который встретил гостя у дверей). - Дай мне сказать, Гермес. Дай мне сказать..." И Психопомп молчит, блестит глазами и слушает хромого кузнеца. "Рожденный быть слугой среди Богов великих, я, последний среди равных, как будто в компенсацию всего, в супруги получил Любви Богиню. О Афродита! Как мне рассказать про чувства, что питал я к ней! Гермес! Поверь, такой любви неугасимой не ведал мир! Как огнь с Олимпа, эта любовь пылала!" "Только прометей и здесь нашелся", - говорит Гермес, так странно улыбаясь, что понять: иронию, иль боль, иль что-то третье - он прячет за словами, невозможно. "Да, прометей нашелся!" - и кузнец, вцепившись в бороду курчавую руками, расчесывает пальцами, и давит, и мнет, как будто в горсти - враг извечный, ненавистный. "Ведь я ее любил намного больше, нежели..." "И что же?" - смеется Психопомп. И в смехе - горечь звенит и бъется в тысячу осколков от льда морозного, прозрачного. "И что ж, что ты любил ее сильней, когда она счастливее с другим?" "О Арес! Проклятье шлю тебе!" - кричит хозяин, тряся над головою кулаками кувалдовесными. И вздрогнула жена его, хотя все это время тихо стояла, словно статуя живая (вот результат могущества Гермеса). "Позволь вопрос". "Позволю, Психопомп". "Вот эта женщина, которая с тобой живет - скажи мне, кто она и кем тебе приходится?" "Ужели это важно?" - вздохнул хозяин. "Нет, конечно, но..." "Тогда оставим эти разговоры". "И верно, - соглашается Гермес, - оставим разговоры. Ты ответь: так все-таки согласен оказать Аиду помощь?" Помутневший взгляд хозяина указывал на то, что он, хозяин, в данную минуту воображеньем уведен далёко и в дебрях памяти плутает: "Знаешь, когда я вел к Кавказу Прометея, чтоб заковать, - когда уже забил в скалу последний гвоздь, мне Прометей сказал такое: "Рано или поздно Зевес тебя, Кузнец, вот так же точно с Олимпа сбросит. Знаешь, почему? Ты, как и я, похож на человека намного больше, чем другие Боги. И Громовержец этого не стерпит". ...И не стерпел. О Прометей-пророк! Как глух я был и глуп тогда, как я теперь умен - к чему мне эта "умность"? Мне, сброшенному матерью с отцом с Олимпа? Мне, что, словно инструмент, без надобности стал - и был, пустышка, на мусорник отправлен? - вот сюда! вот в этот дом, куда сегодня ты примчался - потому что стал я нужен, так неожиданно - "о ужас, о позор!" (наверно, Зевс, не скоро согласился на это!) - ты примчался вот сюда и говоришь мне снова: "Помоги!" " "Так ты поможешь?" Замолчал кузнец. И тишина всевластным басилевсом следила за Богами. "Помогу". За спинами молчанье хохотало.

* * *

"Кто это был? Скажи мне правду, муж - кто приходил? Я что-то плохо помню: стук в дверь... - а дальше? Только пустота". Кузнец качает головою: "Так, ошиблись домом. Ты забудь-ка лучше про глупости. И собери в дорогу поесть мне. Ухожу". "Куда?" "Работать". "Когда вернешься?" "Скоро. /Никогда. Я никогда к тебе не возвращусь, земная женщина. Прощай. Прощай, была ты хорошею супругой. И любила меня, как не любил еще никто. Но я - рожден быть Богом. Ухожу. ...Как больно сердце рвется, как жестоко оно стучит мне в грудь! Так, будто в горне пылает огнь, что выкрал Прометей! - но Ухожу. Я слишком многим за это право заплатил. Сейчас уже не знаю, стоил ли предмет такой цены. Но отступаться - поздно. Я - ухожу!/" Закрыл тихонько дверь. Горит огонь очажный. Кто-то плачет. И тишина молчит.

* * *

Над кузницей Гефестовой впервые за много сотен лет клубится дым и молот опускается - металл ему ответствует величественной песней. И вот - готова новая ладья. Сам Зевс спустился в кузницу. Стучится он в дверь Гефестову и просит разрешенья войти. "Входи, отец". И Громовержец заходит, голову склоняя - вход намного ниже роста Зевса. "Здравствуй", - негромкое звучит. "Не ждал?" "Не ждал", - кривит душой Гефест. "Тебя - не ждал". "Тогда - кого?" "Не все ль равно, кого? Работа - вот она. Прими или отвергни, но на вопросы отвечать не стану". Зевс смотрит на ладью. Она, как птица, распластанная над гнездом в последнем отчаянном и безнадежном жесте прикрыть птенцов крылами, - здесь стоит величием Гефестова уменья, победой кузнецова мастерства. "А плавать будет?" Тот пожал плечами: "Проверь, тогда узнаешь". Зевс кивнул: "Проверю обязательно. А ты - не станешь ли в Аида царстве новым Хароном?" Оскорбительно и дерзко Гефест смеется: "Более в Хароне необходимости не будет. Лодка без кормчего отныне станет плавать". "Как так?" "Вот так - без кормчего, без весел, без паруса и без рула. Сама". "Ты, верно, хочешь посмеяться, дерзкий?! Ты, верно, издеваешься, Кузнец?!" Гефест спокойно предлагает: "Что же, проверь ее - и тотчас убедишься: я правду говорю". "Немедля лодку для спуска в Ахерон ты приготовь, и..." "Все готово, Зевс". "Тогда пришлю за нею Ареса. Он отнесет ладью в Аида царство. Ты ж дождись здесь брата и вслед за ним спускайся к Ахерону. Там буду ждать вас". Зевс прощальный жест бросает, словно кость - собаке старой, и покидает кузницу. Гефест блестит глазами, провожая гостя копьеподобным взглядом. Дверь закрылась. Кузнец садится на скамью, в углу, и начинает ждать.

* * *

Огонь почти потух в вспотевшем горне. Стук в дверь. Хромая тень ворчит: "Открыто". "Позволь?" - вторая тень, в гребнистом шлеме, величественная, зашла и встала, как будто не решается ступить навстречу тени первой. "Я пришел". "Ладья - вон там". "Я вижу. Я... Гефест, я рад, что ты вернулся". "Я - тем паче. Но только милость или извиненья мне не нужны; подачки - не нужны! Бери ладью и уходи-ка вниз, к Аиду. Я отправлюсь следом". "Что же, смотри, Кузнец. Такая отчужденность, возможно, в собственных глазах тебя и делает страдальцем-Прометеем, но только..." "Прочь!" - хромая тень змеею взвивается. "Бери ладью - и прочь!" Уходит гребнешлемый. Тень садится обратно на скамью. "Как ты был прав, соперник мой проклятый! Как ты был невероятно прав! Когда титан решил огонь украсть, он мне, Гефесту, сказал: "Пойдем, Кузнец. Пойдем со мной". Я отказался. Страх, тот рабский страх за собственную участь, за покой, который властвует безудержно над миром, - тот страх меня, Гефеста-Кузнеца! - сковал цепями. И - я отказался. Как часто я потом жалел об этом, но Время не умеет замирать на месте иль идти назад. Дела (или бездействия) все наши безвозвратны. И Прометей сегодня - на Кавказе, а я - опять вернулся на Олимп, чтобы в Аид спуститься. И спускаюсь. Уже иду". Заснул огонь. И тень во тьме растаяла.

* * *

Над водами реки струится крик, как будто здесь, на берегу, собрались все птицы мира; потеряв птенцов, они тоскуют; их тоска, сгущаясь, становится похожею на дым, на руки и на плечи оседает и гнет к земле бесплотные фигуры теней умерших. Крик - прощальный гимн Харону, перевозчику-уроду; крик - песнь отчаявшихся, что и в смерти забвенья не нашли. И в этот крик, как в снег - горячий меч, вошла фигура с блестящею ладьею на руках.