кто будет за умирающим стариком ходить? Можно и еще грубей, да не нужно. Каждый, небось, и так прекрасно знает.
И энергичная моя Вера, дай ей бог, чтобы и впредь все ее слушались, все единолично продумала и решила: есть у папы, помимо нас основных, внучка Лена, вполне созревшая на роль сиделки при умирающем дедушке. Конечно, он с ней не водился ни дня, но дедушки и вообще довольно редко с внучками водятся, тем более, когда внучкина мать к этому совсем не стремится. Однако не время разбираться со старыми грехами. И Ленку, в конце концов, никто в родню заманивать не собирается. А есть деловое предложение: поухаживать за родным, как ни крути, дедушкой за приличное, хотя в пределах разумного, вознаграждение. Можно, конечно, и чужого человека нанять, но свой — надежней…
И как ни странно, фантастический проект осуществился. Внучка, которой я паршивенького кулька конфет ни разу не купил, которую, когда маленькая была, ни разу на руки не взял и по головке не погладил, согласилась. Правда, два дня на раздумья брала, с матерью и бабкой советовалась, обе, насколько мне известно, в восторг не пришли, наоборот, энергично отговаривали, но, выходит, не отговорили…
Когда Лена первый раз вошла в мой дом, я еще довольно сносно себя чувствовал. Подолгу мог у окна сидеть, а в хорошую погоду, случалось, и на лавочку у подъезда выбирался, правда, вылазки на природу уже отнимали уйму сил. Как физических — от свежего воздуха порой буквально раскалывалась голова, а тело будто бы ватным одеялом укутывалось, так и моральных — соседи и знакомые столь красноречиво глядели на меня, столь неуклюже сочувствовали да подбадривали, столь усердно соблюдали врачебную тайну, что продолжать сопротивляться смерти уже делалось совестно…
Внучка появилась в доме, сопровождаемая дочерьми. Боже, она, будучи моложе моей младшей на десяток лет, во всем, что касается внешнего, уступала им обеим явно и безнадежно, хотя ведь и их отделяет от великолепия целая пропасть. Нет, ее, пожалуй, нельзя было назвать страшненькой, ее скорее хотелось назвать никакой…
— Папа, — не в силах сдерживать ехидство, не свойственное ей вообще-то, с порога объявила Вера, — это твоя внучка Лена, познакомься, если раньше не довелось, полюби, если сумеешь, она прекрасный человек, хотя на первый взгляд, может, и не скажешь..
Конечно, это было для меня громом среди ясного неба. Умная дочь на сей раз что-то явно не додумала и тем самым лишний раз подтвердила мою давнюю гипотезу: умных баб не бывает вообще, бывают только более или менее сообразительные. Она была просто обязана согласовать это дело со мной. Так, во всяком случае, мне подумалось в первый момент, когда нахлынули такие сильные чувства, какие я, может быть, испытывал в жизни лишь несколько раз. Это была чреватая взрывом смесь бешенства, стыда и еще чего-то, не имеющего названия.
— Леночка, — промямлил я, — я, конечно, старый козел, и меня невозможно простить. Но все эти годы, думай как хочешь, я ничего не мог с собой поделать, чтобы как-то, чем-то тебе… Тебя… А теперь уж поздно — я скоро умру. Тебе, видимо, уже сказали… Во всяком случае, спасибо, что зашла… Но, Вера, надо было все-таки предупредить… Ты поставила меня в кошмарное положение, так с умирающими не поступают…
— Ничего, дед, крепись. — Все же Верка умела быть непреклонной в нужные для нее моменты, это качество она унаследовала от кого угодно, только не от меня. — Потому что не ради запоздалого знакомства мы пришли, а ради конкретного, имеющего практический смысл, дела. Оно состоит в том, что Лена будет у тебя как бы работать… Ну, не работать, конечно, в буквальном смысле, а помогать тебе во всем, хозяйничать. Пока ты болеешь… Ну, не возражай, папа…
— Возражаю, — с жаром, на какой давно был не способен, закричал я, срываясь на фальцет, что делало мой протест, наверное, еще более жалким, — возражаю! Но вовсе не из-за вредности старческой, а потому что… Потому что не заслужил! Потому что устал от всеобщей жалости и брезгливой снисходительности больше, чем от рака, потому что…
Еще немного, и я бы разрыдался, а это было бы слишком — все-таки не восемнадцатый век, когда, если верить книжкам, все запросто рыдали по любому поводу, и я — не изнеженный аристократ, а потомственный совковый работяга, и не к лицу мне…
И толстокожая дочь, видимо, все-таки прониклась. Или так оно сразу было задумано.
— Успокойся, папочка, если ты — категорически, то, разумеется… Но подумай — другого выхода нет. И Лена, если это тебя смущает, не из чистого альтруизма… Нет, она хороший человек и могла бы задаром… Но мы ж не можем этого принять… Пока… Иначе что люди скажут… Поэтому, считай, мы просто нашли тебе хорошую сиделку. Как раз у Лены сейчас нет работы, а она, между прочим, медсестра. Нам с Надюшкой, сам понимаешь, работу бросать — никак. Не те времена, да и возраст у нас уже, между прочим, не тот, чтобы работой бросаться. А Лена молодая, но, как видишь, неболтливая. И еще добрая да заботливая, в чем ты очень быстро убедишься. Она, чтоб ты знал, умеет быть незаметной, для чего талант нужен! Ну, давай, попробуем хотя бы…
Так все и решилось. В сущности, меня, пользуясь немощью моей, фактически изнасиловали. Разве что не в самой извращенной и циничной форме.
Я от тяжкого разговора чуть было еще одной болезнью не заболел — нервно-паралитической. Не знаю, как и сдюжил. Наверное, нелегко пришлось и им, заговорщицам, не зря же Надя и Лена сразу на кухню ушли — вроде как хозяйство смотреть, — а главный разговор предоставили вести наиболее авторитетной и опытной. Хотя, разумеется, все им было слышно, и было им, конечно же, не до хозяйства…
И стала ежедневно ходить в мой дом совершенно, в сущности, чужая молодая женщина: отпирать дверь своим ключом, серой мышкой проскальзывать в кухню, делать там по хозяйству что нужно и стремительно исчезать, стараясь не скрипнуть лишний раз половицей. И стали мы помаленьку друг к дружке привыкать, в чем нам неплохо помогли мои звери, которых, пока я был здоров, любили, кажется, все мои родственники, а когда я заумирал, изменилось отношение и к ним — их то предлагали отдать в чьи-нибудь добрые руки, будто в нашей местности ничем не обремененных добрых рук — умотаться, то порывались забрать себе, что будило во мне самые черные подозрения, потому что домашние твари в семьях дочерей уже были…
И стал я понемногу осознавать, вопреки бешеному сопротивлению всех стариковских комплексов, что, вообще-то, проблема моя разрешилась наиболее оптимальным образом, поскольку хосписа в нашей местности нет, и вряд ли он в обозримом будущем заведется, и даже мало кто знает, что оно такое — хоспис.
И стал исподтишка