зашёл к нему вечером на дружеский просмотр звёздного неба, тогда бы он мог стать ходячий энциклопедией.

- Странный лист, – напуская таинственность, начал астроном. - Похоже на платину. Кроме даты, больше ничего не вижу.

- Даты? – удивился Митяй.

- Да. Вот видишь? В углу. 2.07.4013. Странно… две тысячи лет вперёд…. Наверно опечатка.

- Опечатка?

- Да. – Астроном тяжело вздохнул. - Приходи вечером, через микроскоп посмотрим. Придешь?

- М-м-м, приду, наверно…

Как правило, когда наступало обеденное время, отец приходил к столу тютелька в тютельку, будто у него внутри стучал часовой механизм. Сегодня же случилось что-то из ряда вон выходящее: то ли часы замедлили ход, то ли отец устроил себе незапланированный разгрузочный пост. Правда, утром он уписывал за обе щеки. Тогда действительно что-то с ним приключилось.

- Митяй стынет всё. Сходи за отцом, - попросила мать. – Скорее всего, он на задворках.

- Я мигом… - крикнул Митяй на ходу. – Одна нога здесь, другая там.

Пройдя лабиринт хозяйственных построек, которые Митяй знал, как свои пять пальцев, завершающим аккордом оставался курятник. Он уже хотел возвращаться, потому что и там отец не находился, как рядом за копной сена прозвучало протяжное оханье. От неожиданности Митяй даже вздрогнул, но любопытство оказалось сильнее.

Ему бросились в глаза, спущенные в гармошку штаны и трясущиеся отцовские ягодицы. От увиденной сцены у Митяя выступили слёзы, потому что отец игрался с его куклой. Так, как хотел. Она бедная тряслась и извивалась, будто желала вырваться, а он догонял её толчками своего могучего тела. И каждый такой толчок сопровождался протяжным оханьем.

Митяй поймал глазами темноту, качнулся, как ванька-встанька и, чувствуя, что земля уходит из-под ног, вымолвил:

- Изменница…

Он видел спины людей, которые оборачивались и выказывали недовольство, потому что едущий в след катафалк доставлял им неудобство. Блондинка ускользала от него, как в тумане. Она выбрала вокзал, где можно затеряться, и чтобы её догнать Митяй молил о помощи. Толпа подняла его на руки и понесла. Тамбур, коридор, мелькающие двери закрытого купе.

«Её здесь нет! - кричал Митяй. – Несите в следующий вагон».

Открыли последнюю дверь, и Митяй очутился в комнате. На кровати лежал отец с устремленными в бесконечность глазами. На крою кровати, как бедная родственница, сидела и плакала мать.

- Что с ним? – спросил Митяй. – Он уже умер.

- Да. Нет. – Мать повертела головой. - Просит клюквенного морса. Я схожу на болото.

- Я сам схожу! - крикнул Митяй.

- Нет. – Мать категорична. – Я сама. В бане моё лукошко. Принеси.

Горизонт качается, и ноги Митяя промахиваются мимо тропинки, до намеченной цели приходиться ползти на четвереньках. Дверь предбанника, ещё одна дверь в парилку. На глазах пелена и Митяй судорожно трёт лицо.

- Я так и знал, - шепчет он, видя на лавочке зелёную фигуру. – Ты здесь моя кукла.

Митяй обшаривает карманы, в надежде найти последнее послание. На фольгированном листе он видит голову матери, а кругом камыши и прыгающие лягушки. Её ждёт бездонное болото…

- А-а-а, боже мой! – воет Митяй. – Мамочка я сейчас…

На лавочке он находит отцовские папиросы и спички. Поджечь куклу проще простого, чтобы спасти единственную и неповторимую…

- Мама!! – кричит Митяй. – Я!! Дарю тебе жизнь…

Быстрое пламя выбивает стекла, будто сегодня баня предназначается для сказочных героев, и сюда собственной персоной пожаловал париться сам Змей Горыныч. Языки огня наперегонки бегут верх, сливаясь в общий гул нестерпимого жара.

На следующий день, помогая ветру разгребать пепел, Пётр Петрович найдёт куклу-голыша, которая совсем ему не приглянётся. В любовных вопросах он соблюдал постоянство, предпочитая иную ориентацию, поэтому кукла была отброшена прочь.