приладиться, заохала:

"Господи, помилуй мя!"

А и молитва не помогает, не идет сон, бока колет, ломит спину, ноги гудут.

А лавочница богобоязная, лавочница, "доброе дело" сделав, навела носом такую музыку,-- одна поет громче паровозного свиста, звонче стука колес -- на весь вагон.

Следил я за бабушкой -

"Бабушка наша костромская, Россия наша, и зачем тебя потревожили? Успокоилась ведь, и хорошо тебе было до солнца отдохнуть так, нет же, растолкали! И зачем эта глупая лавочница полезла со своим одеялом человека будить?"

Но, видно, услышал Бог молитву, внял жалобам -- заснула бабушка, тонко засвистела серой птицей.

"Слава Богу! -- подумал я,-- успокоилась. Ну и пусть отдохнет, измаялась -- измучили ее, истревожили. А чуть свет подымется лавочница, возьмется добро свое складывать, хватится одеялишка, пойдет, вытащит из-под старухи подстилку эту мягкую: разбудит старуху, подымет на ноги: ни свет ни заря, изволь вставать. Ничего не поделаешь. А пока -- -- бабушка, костромская наша, мать наша, Россия!"