ДОРОГА В СТАРШЕВИЦЫ
Ночевали мы с Наташей в гостинице.
Допоздна разговаривали о ржевских ребятах-следопытах.
Какие же они молодцы!
Не одна сотня вёрст пройдена ими, сотни писем написано в разные концы страны. И всё это для того, чтобы не были забыты имена героев, чтобы ожили погибшие в памяти народной, чтобы не было на нашей земле безымянных могил.
Проснувшись рано утром, мы стали искать машину до деревни Старшевицы.
Накрапывал дождь.
Нам сказали, что и в хорошую-то погоду туда добраться нелегко, а в распутицу и думать нечего!
Но нам повезло — райкомовская машина отправлялась в тот район.
Мы с Наташей пристроились на заднем сиденье, за спиной шофёра, на редкость общительного, славного парня, и он всю дорогу, пока мы ехали, кивал головой то в одну, то в другую сторону. Рассказывал, какие бои проходили когда — то вокруг.
Где бы мы ни проезжали — по слякотной дороге вдоль зелёной речки Холынки, по тихим улицам деревень Тимофеево и Галахово, которые когда-то были дотла сожжены фашистами, по жиденькому перелеску, сумрачной полосой вставшему поперёк поляны за деревней Дешёвка, — везде находили следы давным-давно отшумевшей войны: широкие воронки и узкие окопные впадины, в которых поблёскивали лужицы, развалины блиндажей и заросшие холмики могил, памятники и обелиски.
На машине мы ехали не так уж и долго — каких-нибудь полчаса.
В восемнадцати верстах от Ржева, близ нескольких домиков на поляне, шофёр приглушил мотор и сказал:
— Приехали! Доставил вас точно по адресу!
Мы с Наташей сошли на землю, а машина помчалась дальше, в соседний колхоз.
Так вот она какая, деревня Старшевицы!
В ней всего восемь домов, да и те, как объяснил нам ещё по дороге шофёр, построены в послевоенное время. От деревни, объединявшей когда-то в колхозе "Красные Старшевицы" около сотни дворов, ничего не осталось.
Она была снесена вражескими снарядами, изрыта воронками, превращена в пепелище.
Лишь старая ветла одиноко стоит на околице, разбросав свои корявые, оголённые войной, ветви.
Стоит, как печальное напоминание о былых ранах и былых бедах.
ПОДВИГ ЕГО НИКОГДА НЕ ЗАБУДЕТСЯ!
Из старых жителей деревни мы отыскали лишь двоих: пенсионерок Елену Фёдоровну Волкову и Евдокию Ивановну Цветкову.
Они рассказали нам о страданиях, перенесённых ими во время фашистского нашествия.
Почти целый год деревня находилась на передней линии обороны.
Враг окопался тогда в двух километрах от Старше-виц, в деревне Дешёвка, и беспрестанно забрасывал красноармейцев снарядами и минами, посыпал бомбами с самолётов.
Я показал пенсионеркам фронтовые письма и довоенные фотокарточки отца.
— Смотри-ка, Фёдоровна, да это, будто, жилец твой? — неожиданно воскликнула Евдокия Ивановна. — Обличьем точь-в-точь…
— Не может того быть, — не поверила Елена Фёдоровна и, взяв из её рук снимок, поднесла поближе к глазам, взглянула пристально. — Вроде бы он и есть, постоялец мой…
— Это мой дедушка, — сказала Наташа. — Он вашу деревню защищал.
— Значит, он самый. Кому ж ещё быть! На постой его и ещё двух солдатиков к нам определили. Да редко мы их видели. День-деньской они на позиции — в окопах, значит.
— Всё же, наверное, кое-что запомнилось? — допытывался я, надеясь узнать что-то новое об отце. — Каким он был? Что делал, что говорил? Вспомните, пожалуйста.
— Говорил-то он мало. Не любил словами разбрасываться. А выглядел он обыкновенно, как и все прочие солдатики. Забежал как-то к нам под вечер. На дворе пурга. Думала, обогреться в избу пришёл. А он, минуя печурку, сразу же за стол. Ножичком быстробыстро карандашик заточил и стал писать.
Спросила его — не письмо ли домой?
А он мне ответил, что от сынишки хорошую весточку получил. Сына-то, вишь, пионеры своим вожаком избрали. С нежностью он это сказал. Гордился сыном-то.
Вот и выкроил свободную минутку, чтобы ответ ему отписать.
Среди треугольничков, что вы с собою принесли, возможно, и этот сохранился…
А может, и не дошло то письмо до вас, кто знает! Заваруха у нас тогда случилась.
Самолёты, как саранча, на деревню налетели и давай бомбы кидать. Всё вокруг тряслось от взрывов.
Он — письмо в карман, автомат — в руки — и за порог. В окопе и заночевал.
Ну, а потом мы сами к ним на позицию зачастили. Помогали солдатикам как могли: траншеи в промёрзлой глине копали, раненых бинтовали, гимнастёрки и портянки стирали, на кухне солдатскую похлёбку готовили.
А в конце января фашисты так по деревне ударили, что ни одной избушки не уцелело. До основания разбомбили.
Попрятались мы, жители деревенские, от стужи в сарай. Он вон по ту сторону стоял, за ветлой одинокой.
Елена Фёдоровна вздохнула тяжело и смолкла.
— Вас фашисты сжечь хотели, да наши солдаты помешали, — сказала Наташа.
— Откуда знаешь? Уж не от детишек ли, что минувшим летом со своей учительницей нас навестили? — спросила Елена Фёдоровна. — Они мой рассказ в тетрадку записали. Что правда, то правда — погибли бы мы, если бы не красноармейцы. А первым пришёл на выручку знаешь кто? Твой дедушка, спаситель наш!
— Как хорошо, что мы с вами встретились! — с признательностью посмотрела на неё Наташа.
— С кем же ещё и встретиться! От той лихой военной поры мы только вот с ней, подружкой моей, Дуней Цветковой, и задержались в Старшевицах. Остальных жизнь разбросала. Кто в соседний колхоз подался, кто во Ржев или Калинин, а кто ещё дальше. А мы вот на прежнем месте себе новые гнёзда свили. Не жалуемся. К нам то и дело посетители заглядывают. И все, как и вы, с расспросами — не помним ли тех, кто в наших краях бился, кровь проливал за город Москву.
— Москва от вашей деревни далеко, — сказала Наташа. — Мы долго ехали и шли…
— Не скажи, внученька!
