визг четырех подруг, означавший на этот раз смех, он заковылял к своему месту.

— Что, работать не любишь? А есть давай! На! — ремешок свистнул еще раз, по щеке.

Дернувшись, Антон молча пристроился перед деревянной кадкой и начал ожесточенно мять скользкие ошметки потрохов. Протухли они что надо — в лицо пахнула тошнотворная вонь.

— Как взялся… Думаешь, скоро уйдешь от нас… Что, хочешь уйти, а?

Антон молча мял кишки. Отвечать бесполезно.

— Гляди, молчит — наверное, не хочет… Конечно — где его еще будут кормить, мешок с дерьмом!

Вжикнувший ремень еще раз ожег плечо — стиснув зубы, Антон продолжал налегать на хлюпавшее месиво.

— Чего молчишь? Отвечать не хочешь? Мне не хочешь отвечать? А ну говори — хочешь остаться или нет!

— Не знаю, — огрызнулся Антон, сознавая, что делает ошибку.

Ым тут же оживилась, придвигаясь к нему поближе — одутловатое сизое лицо с заплывшими щелками глаз оказалось совсем близко.

— Что ты сказал? А ну, повтори!

— Не знаю…

— А что ты знаешь, ублюдок необрубленный! Смотри сюда! Говори, что ты знаешь!

Она тяжело дышала, неестественно расширенные глаза таращились бессмысленными бельмами, выделяясь в полумраке. Антон отодвигался, остро ощущая свое бессилие. Похотливая самка уже не понимает слов — многолетняя звериная тоска толкает ее… Словно бы нерасчетливым движением он выплеснул из кадки жижу — хозяйка отшатнулась.

— Ах ты… ублюдок… На тебе, на, на!

Она принялась стегать его по чему попало своим кожаным ремешком, служившим в качестве шнура на одежде — сейчас он видел, как в такт ударам мотаются ее большие отвислые груди. Успокоившись, она, еще тихонько рыча, отползла в свой угол. Подруги вокруг опасливо молчали, зная взбалмошный нрав старшей. Антон продолжал механически месить жижу отстебника горящими от ударов руками. Ничего… Он перетерпит. Скорее бы уж…

— Никуда ты не уйдеш-шь… — донеслось до слуха шипение из угла — Никуда не уйдешь… Сдохнешь, сдохнеш-шь…

«Сама сдохнешь, карга старая…» Антон постарался не обращать внимания на зловещее шипение хозяйки. Все равно, пока не вернутся вои, она не решится что-нибудь предпринять. Бабу, виновную в смерти воя, распотрошат не хуже гурма. А пленный для воев что мертвый… Какое счастье, что фермеры Верхнего поселка не пришибли этого Взига! Если они договорятся об обмене… Что ж, он сможет продолжить свою миссию. Только более подкованным…

* * *

…Когда он в первый раз увидел синеющие холмы этого мирка, он и представить себе не мог, чем закончится эта «дипломатическая экскурсия», как выразился Генеральный Посол. Экскурсия… Что ж, сначала так и было — объезд поселков, разговоры с фермерами и укоренниками, возделывающими эту равнину уже в течении десяти лет. Неспешные беседы за кружкой пива где-нибудь в местном баре, единственном на всю округу. Вот только предмет этих бесед не располагал к благодушию. После всех положенных стадий контакта люди все еще не чувствовали себя в безопасности в собственном доме. Местные специалисты пасовали — и вот прилетел он, представитель элиты ксеноба… Молокосос со студенческой скамьи.

Наставники посчитали это задание вполне подходящим для выпускного экзамена. Произвести учет всех факторов: демографического, психологического, социально-исторического… Расследовать историю контакта — не обидели ли, не дай бог, бедных туземцев. А туземцы жируют на дармовых харчах и в ус не дуют.

Кочевые становища в экваториальной области со времени освоения превратились в оседлые — и уже в три слоя обложены дерьмом, которое им лень выгрести. Зачем, если скоро уже и это можно будет делать руками пришлых поселенцев. А пока что вечная угроза войны дает бывшим кочевникам сытое безбедное существование. Никто и не догадывался до поры, что подарки племенам при переговорах не могли быть посчитаны ничем иным, как данью. Для народа, не имевшего в языке даже слова «мир», вполне естественная вещь… И вот «хозяева» новоявленных данников начинают проявлять свой норов — угоны скота, поджоги строений, посевов… Так, забава, военные игры. Но однажды такие игры заканчиваются убийством…

* * *

…Шесть часов до первого полдня — руки начинают тихонько ныть, саднят многочисленные ссадины, разъеденные кислой жижей отстебника. Ым выгоняет его на заготовку обеда — даже она, старшая в роду Яобая, не может и слова произнести в присутствии «торчков» и даже кришей. А он, как-никак, мужик, хоть и необрубок… Антон тихонько плетется к закрайне с миской хрящей — это его отдых. После того, как подруги сварят из этих хрящей что-то вроде клея, работа будет продолжена — надо будет перехватить свою долю похлебки, по цвету, да и по вкусу больше всего напоминающую опарыши. Впрочем, от брезгливости он избавился за первую неделю плена — голод не тетка.

В Яме сегодня людно — необрубки тешат свое самолюбие, занимая места самых сильных воев. Гвалт и выкрики разносятся далеко окрест — ругань, хвастовство количеством «осчастливленных», высказывания о бабах… Впрочем, о чем им еще говорить.

Антон боком начинает спуск к огню — костер один на все становище, и любое едово заваривают здесь. Ым поступила мудро, отправляя его, единственного оставшегося в поселении «не-человека»-мужчину. Любая из подруг задержалась бы на такой прогулке как минимум на час — «торчки» взяли за правило поощрять «огарышей» к сексуальным экспериментам.

Проковыляв к огню, Антон без лишних слов взгромоздил на подставец свою миску и быстренько отошел в сторону, стараясь по возможности слиться с бурой землей. Сегодня ему повезло — торчки увлечены разговором: «…накось, выкуси — чего, ты думаешь, они будут ждать?…а сам дрочило нечесаный, письком побитый — вот привезут, тогда посмотрим…» «Когда такое было, чтоб нелюдя на человека менять… Да вот он, сидит у хухры, прирежь его, посмотрим, что Яобай скажет… Да на что нам…»

Антон сидит, опасливо кося глазами, невольно пытаясь втиснуться в глинистую почву. Обсуждают нынешнюю экспедицию в Верхний поселок. До него пол большого дня пути — вои отправились с вечера… Он невольно смотрит вдаль — но поднимающееся от костра марево не дает разглядеть горизонт. Яобай обещал договориться об обмене — Антон, как мог, уверил его в ценности своей персоны.

Хрящи в лоханке начинают скворчать — схватив миску за оттопыренные края, Антон переваливает ее к себе и быстро семенит наверх, зажав костыль под мышкой. Случайно задетый им криш отлетает в сторону — вскочив, тот под общий одобрительный визг провожает оплошавшего пинками до самого верха.

Наконец, Антон выбрался на ровную поверхность. «Уф!. легко