война – «народная», «священная война».

Тойка стоял на часах. В кино про войну он видел, как нападают на часовых. Но он – товарищ лейтенанта, он не проспит врага. Из кино он научился вглядываться куда-то вдаль, выискивая противника; знал, как нужно себя вести, если фашисты появятся рядом. Но фашисты ни разу не появлялись. Играть становилось всё трудней, потому что появилась скука. И тогда Тойка прогнал её веселой песней, подхваченной из репродуктора! Теперь стоять на часах ему стало намного веселей.

«Край родной навек любимый» – пели детские голоса, и Тойка с восторгом подхватывал:

– спрашивал он… и вместо ответа на него накатывалась волна восторга и гордости за край березок и рябины, за куст ракиты над рекой, и за то, что он, пацан, стоит на страже любимого края, о котором поёт далекий хор детей из Москвы!

– Ты что тут делаешь один? – ухнуло в сердце у Тойки. Проходившая мимо сада женщина, наморщив лоб, сурово разглядывает его через калитку. – Небось мёртвый час прогуливаешь?

– Что?! – гулко оборвалось сердце, а с ним и радостный детский хор. Мёртвый час. Тойка почувствовал себя покинутым. Он одиноко стоял во дворе, где не сложилась игра, где все исчезли, а он остался. Игра уступила место страху. И был он с ним один на один. За опоздание полагалась экзекуция. Теперь он должен будет предстать перед детьми без штанов. Так положено: провинился – снимай штаны, а снимать стыдно, а не снимать нельзя, потому что ты же всё-таки провинился. С другой стороны, попробуй тут не провиниться, когда столько вокруг интересного! Но он знал, что объяснять это будет некому. Знал и то, что во время экзекуции уже никто ему не поможет. Что неоткуда будет ждать помощи. Тойка, маленький пацан, вдруг почувствовал приближение большой беды. Он ощутил себя один на один с ней.

Как-то по-взрослому охнув, кинулся Тойка бежать. Он боялся, трусил, но бежал навстречу страху! Тойка несся напропалую! Стремглав к небольшому особняку, в котором и располагался злополучный детский сад! Он бежал, шлёпая ботинками по лужам, и видел, как взрывались черные брызги!!! Как, прежде чем шлёпнуться на что-то кляксой, грязью, чёрные брызги подолгу зависали в воздухе. Его промокшие ботинки сменили солдатские сапоги, и озябшим ногам в приспущенных чулках стало теплей. А заколдованные сапоги несли в настоящую атаку неигрушечного боя неизвестной войны. И Тойка бежал и всё ещё надеялся, что игра всё сгладит, не отдаст его в в распростертые лапы страха. Но страх вполз и в саму игру змеиным шипением деревенской бабы, подвязывавшей челюсти цветастым платком. Нянечка сидела на детском стульчике, широко расставив сморщенные колени, и её шипение, точно зловещее заклинание, превращало детей в безвольных напуганных жмущихся друг к дружке зверьков. Кролики стыдливо дрожали, потому что были голыми – с них уже содрали одёжку, их мягкие шкурки, и они выли страшным и разлаженным хором: «Не надо, нянечка, прости…»

Кто-то соскочил со скамеечки. Хочет спрятаться за спинами других детей, но воспитательница, молодая копия нянечки, тихим и вкрадчивым голосом ведьмы объяснила, почему это делать не нужно:

– Сейчас, – округляя глаза, сообщала она, – перед нами пройдут нарушители режима. Для порядка их облили бензином. Если не хотите сгореть вместе с ними, – хохочет она, – стойте так, чтоб не замазаться, оставайтесь на своих местах, дети! Всем будет видно!

– Т-ссссссс! – устрашало нянечкино заклинание, и, словно по команде дирижерской палочки, детский хор захлебнулся криком! Дети уже выли от бессилия, дрожа от холода, и оттого, что видели, как плачут другие, хор не умолкал, а становился искренней и слаженней. Нескончаемыми кругами проходили провинившиеся мальчик и девочка. От них пахло бензином. Тойка почувствовал, что покрывается «гусиной кожей».

Дети не хотели умирать. Они плакали, кричали! Боялись, что «замазанные» запачкают их и тогда все сгорят! Никому не желая смерти, они пытались избежать её сами, и страх торжествовал. Тойка вжался спиной в дверной проём, когда мимо проходили невиновные «замазанные». Ему показалось, что они сейчас обнаружат его, истинного нарушителя, и всё их страдание укажет на него! Опоздавшего, не раздетого и не облитого бензином! И тогда горящий факел в руке нянечки повернётся в его сторону!

«Гусиная кожа, – подумал Тойка, – память о крыльях, когда-то я умел летать». Его не замечали, и он не сводили глаз с двоих, выбранных для экзекуции. Вот они. Худенькая, ссутулившаяся девочка. Она устала плакать и теперь страшно выла, выдувая носом большой зеленый пузырь. Тойка вспомнил её на новогоднем представлении. Она была в костюме зайчика. А сейчас ему было неловко, что он видит ее голой и что в носу у неё этот зеленый пузырь. Тойка благородно перевел взгляд на мальчика. Тот чесался и кричал дурным голосом: «Больно! больно! печёт!!». Несколько раз он пытался вырваться из круга и убежать. Но дети, окружавшие его плотным кольцом, сами затолкали беглеца в круг. Никто не хотел вспыхнуть от факела нянечки вместе с ним. И когда Тойка увидел в глазах этого раздетого, обезумевшего от страха ребенка отражение горящего факела, он понял, что не боится ведьмы-нянечки! Ведь он даже не был раздет! Он был защищен одеждой, а на его плечах топорщились настоящие полевые погоны офицера! А на них – зеленые звездочки! И он почувствовал, как мысль взметнула его вверх, а погоны стали крыльями, и когда он приземлился, солдатские сапоги снова понесли его в атаку!

…Когда Тойку выписали из больницы, мать зачем-то повезла его на кладбище. На свежей могиле, рядом с кустом сирени, за наскоро спиленным столом, сидели какие-то мужики и выпивали. Тойка долго смотрел на них, как они молча пьют, молча закусывают, рассматривая его и мать. Тойка среди мужиков узнал дворника.

– Не взорви этот ангел канистру, – сказал он, когда мать взяла Тойку за руку, и они направились к выходу, – пела бы нянечка в хоре.

Светлана Лукашина

Человек

О человек – загадки нет темней.

Ауробиндо Гхош.

– Острова естественного происхождения давно раскупили. В большинстве случаев клиентам предлагают искусственные плавучие платформы, засыпанные землей с парой пальм из специальных теплиц. Дальше – работа дизайнеров, на любой вкус. Некоторые предпочитают скалы, другие джунгли, кому-то заливают пресное озеро. Любые изыски. Это, так сказать, кухня. Но Вы – особый клиент, для Вас