одновременно, – драки же между людьми на мосту так и не произошло.

Здесь вообще редко дерутся между собой даже простолюдины. Возможно, конечно, что они избегают драться на улицах и занимаются этим дома. Я еще слишком мало знаю здешний язык, чтобы расспросить об этом господина Шу Ши-ми. Они не дерутся, зато кричат. Кричат они всегда. Впрочем, им это простительно, ибо при том шуме, который царит здесь постоянно, обычную речь просто нельзя было бы расслышать. Их никто бы не понял. Можешь ли ты, мой милый Цзи-гу, представить себе жизнь, состоящую лишь в том, чтобы изо дня в день стараться перекричать шум? Едва ли ты можешь себе представить такое. Будущее, мой друг, это – бездонная пропасть. Однако я пока жив и здоров.

Пришло время класть письмо на почтовый камень. Поэтому на сегодня заканчиваю. Обнимаю тебя – твой верный друг

Гао-дай.

ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ

(четверг, 22 июля)

Мой дорогой друг,

прошло еще два дня, за которые со мной, как всегда, случилось много удивительного, странного и необъяснимого, но я все же продолжу описание событий первого дня моего пребывания «здесь».

Упомянутая дорога, которую я хотел перейти, называется здесь «аллеей». По обе ее стороны тянется хилый, плохо ухоженный газон. Мостовая тоже уложена без любви, а потому довольно ухабиста. Если бы великий Сын Неба хоть раз проехал по этой дороге, он незамедлительно велел бы повесить главного мандарина, ведающего строительством дорог. На газоне растут запущенные, некрасивые деревья.

Ничего не подозревая, я ступил на мостовую, чтобы пересечь эту аллею, и тут вдруг раздался грохот, скрежет и завывания, сравнить которые нельзя ни с чем из того, что имеется в нашем мире. В то же время на меня со скоростью молнии бросилось что-то – огромное животное или огненный демон, успел подумать я, – двигавшееся так быстро, что я даже не смог разглядеть это чудовище. Теперь-то я знаю, что это такое – это не демоны, хотя бывают по меньшей мере так же опасны, какими представляются демоны людям суеверным, – но тогда они, конечно, явились для меня полной неожиданностью. Я дошел уже почти до половины улицы, когда меня заметил этот пыхтящий зверь, – так мне показалось. Далее все случилось в мгновение ока. Я почти сразу понял, что не нужен демону. Он издал вопль еще более жуткий, чем прежде, и попытался уступить мне дорогу. Я тоже решил уступить ему дорогу и бросился обратно на мост. Но, как разъяренный вепрь, мчащийся во весь опор, не способен мгновенно свернуть в сторону, так и этот зверь мчался дальше, ведь он в десять раз крупнее самого крупного вепря. Испустив последний вопль, зверь издал оглушительный треск, который можно было бы услышать, если поджечь весь императорский запас новогоднего фейерверка одновременно, и, как мне показалось, вскочил на дерево. Тут я упал на землю и лишился чувств. Очнувшись на скамейке, стоявшей между деревьями, я снова увидел толпу большеносых, еще более похожих один на другого. Но, видимо, уложив меня на скамейку, они не заботились обо мне более и почти все сбежались к тому дереву, на которое взобрался «демон Десяти вепрей». Впрочем, приподняв голову, я увидел, что на самом деле он не взобрался на дерево, а лишь глубоко вгрызся в него. Теперь я знаю, что это был не демон и не чудовищный вепрь. Это была повозка из железа. Дом господина Ши-ми находится недалеко от моста, и позже я не раз проходил там. Боюсь, что дерево все-таки погибнет.

Таких повозок из железа, с четырьмя колесами, которые ездят совсем без лошади и во много раз быстрее любой лошади, здесь ужасающе много. В каждой такой повозке обычно сидит один большеносый; он держится за еще одно колесо, расположенное внутри повозки, с помощью которого в какой-то мере и направляет ее движение. Ездят они так быстро, что ты и оглянуться не успеешь, как она уже исчезла слева, едва успев появиться справа. По здешним каменным дорогам люди ходить не могут, так много на них этих железных повозок. Они носятся во всех направлениях, и я не понимаю, почему они то и дело не сталкиваются. Возможно, у них есть какое-то средство, вроде магнита, которое отталкивает их друг от друга. В конце концов, ведь воробьи тоже носятся нестройными стайками вокруг деревьев, но я еще ни разу не видел, чтобы два воробья стукнулись лбами. Видимо, так же обстоит дело и с этими повозками. Позже я попытаюсь разобраться и в этом. Называются эти повозки, кстати, «Ma-шин»: это одно из первых слов здешнего громкого языка, которые мне удалось выучить.

Даже когда ни одной такой Ma-шин поблизости не видно, никто из местных не решается ступить на их дорогу. Эти чудовища выскакивают так быстро, что даже самый ловкий из ловкачей не успеет отскочить в сторону. Поэтому по обеим сторонам дорог для повозок устроены такие возвышенные дорожки, по которым можно ходить пешком, почти не подвергая себя опасности. На них-то и толпятся здешние люди, устраивая столь любезный им шум. Но дорожки эти в отличие от дорог для железных повозок очень узки. Из этого я заключил, что в повозках Ма-шин сидят правители города, а то и всей страны, а те, кто ходит пешком, – их подданные.

Но вернусь снова к событиям первого дня. Итак, я пришел в себя и приподнялся. Рассмотрев, что произошло с наскочившей на дерево повозкой, я заметил рядом еще несколько повозок, поставленных у обочины. Понимая, что меня как человека весьма необычной внешности, да к тому же виновного не только в остановке железной повозки, бесцельно застывшей теперь у дерева и испускавшей клубы дыма, но и в порче специально посаженного дерева, пусть даже я и сделал все это ненамеренно, первого поведут к местному судье, я хотел встать и незаметно скрыться. Однако за мной все-таки следили, в чем я немедленно убедился, когда ко мне подошли два великана в одинаковых зеленых одеждах со множеством круглых серебряных пуговиц, чтобы схватить меня. Это были, без сомнения, стражники: когда они принялись кричать на меня, их тон сразу показался мне знакомым, хоть я и не понял ни единого слова. Так я обнаружил в здешнем мире первую черту сходства с нашим и даже обрадовался, хотя державшие меня руки и причиняли мне некоторую боль.

Я сказал стражникам:

– О почтеннейшие и заслуженные слуги императора! Перед вами ничтожный и жалкий, но вполне безобидный мандарин Гао-дай, гуань четвертого ранга, верный супруг двух племянниц великой и несравненной императрицы Чан-фу, недавно почившей в бозе любимой четвертой жены счастливого Сына Неба, а также начальник Палаты поэтов, именуемой «Двадцать девять поросших мхом скал». Окажите мне высочайшую милость и снисхождение и отпустите меня незамедлительно, дабы мой друг и родственник, иногда удостаивающий меня, недостойного