так мало жить.

—  Если жить, то хватит! — взлетая, крикнула ласточка. — Когда же ты вернешься? — закричал медведь.

—  Когда расцветут тюльпаны! — донеслось до него.

Он долго всматривался в знакомую синюю даль, но она была очень глубока.

Перед тем, как залечь спать, медведь долго убеждал себя.

—  Мне будет сниться Африка. Что мне будет сниться? — Африка.

К сожалению, Африка ему не снилась. Весна пригрела один бок, и он заворочался. Что-то приятное почудилось ему, а потом нахлынула тревога.

—  Проспал! Уже расцвели! — но еще только пробивались росточки из талой земли. Прошлогодняя тропа не успела зарасти свежей травой.

Быстро управившись со всеми делами, медведь начал ждать. Проходил день за днем. У тюльпанов появились бутоны. Глядя на них, медведь ворчал.

—  Раньше всегда зацветали вовремя. А теперь не дождешься. Но наступило утро, когда раскрыли свои чашечки первые десять

красных тюльпанов. Медведь осторожно сорвал их и взобрался на самый высокий камень.

Ближе к вечеру все меньше и меньше оставалось у него надежды. Зато в сумерках появилась уверенность в завтра. И так происходило изо

дня в день. Во всю цвели тюльпаны, и каждое утро медведь срывал новые.

Ему очень хотелось поговорить с кем-нибудь о ласточке и о своей тревоге.

—  Добрый вечер, сурок! Хотя в Африке сейчас утро.

—   При чем здесь Африка? — раздраженно спросил сурок. — Надоела мне эта сырость.

—  А в Африке в основном сухо.

—  Ты там был?! — разозлился сурок. — Это она тебе напела. Сама сейчас с крокодилом. Лотосы нюхают. А ты, как дурак, торчишь на камне.

—  Глупый ты зверь! — сокрушенно ответил медведь. — С тобой об Африке не поговоришь. До свиданья.

В эту ночь медведь спал беспокойно. Ему снились крокодилы и лотосы. Утром он пошел к орлу.

—  Ты не мог бы взлететь так высоко, чтобы увидеть хотя бы краешек Африки?

—   К сожалению, нет. Я не могу разглядеть дальше Китая.

—  Но, может быть, она сейчас над Китаем?

—  Хорошо. Я посмотрю, — плавными кругами он набрал высоту и застыл. — Над Китаем песчаная буря. Птицы не летают в такую погоду.

Медведь поблагодарил орла и уже без всякой надежды пошел собирать тюльпаны. До полудня он бродил по склонам и, наконец, нашел десять еще не отцветших. Но у десятого тюльпана отвалился один лепесток. Медведь приставил его

на место, и в это время быстрая тень метнулась по траве.

—  Привет! Ты еще помнишь меня?

—  Вот! — сказал медведь, показывая тюльпаны. — Они цветут. Здравствуй!

09.06

Красные маки на обочине, белые горы, встречный грузовик с пластмассовой пальмой под ветровым стеклом — это промелькнул день.

Зацветает юган, у куропаток появились птенцы. Цветут белые и розовые эремурусы: цветоносные стебли в полтора человеческих роста. Так и тянет стать под них для масштаба.

Сбежав с водораздела, ложусь в тени куста дикого миндаля. Рядом валяются, остывая, отриконенные ботинки.

В конце письма можно написать так: «Ну, будь. Больше нет настроения писать». Или вот так: «Уже ночь. Буду засыпать и думать о тебе».

В жару возле кустов желтых горных роз стоит густой благовонный аромат. Пахнет Востоком, Персией. Для ботаников — это зона высокогорных розариев и эфемеридных полусаванн.

Долина Ясмана — долина мазаров. После землетрясения 1949 года здесь никто не живет. Мазары огорожены, над ним шесты с рогами кийков. Высокая трава.

В сумерках иной куст шиповника не успеет закрыть белые цветы и стоит видением у тропы.

Вечерний со снега ветер разбавляет приторный аромат джиды и доносит нежный запах июня. Заходит звезда.

Конец июня. Снеговая линия поднялась на высоту трех с половиной километров. Ночью созвездие Скорпиона восходит во всем великолепии. Днем его прототипы угрожают шипом из-под горячих сланцевых плит.

А вот — это кончается первая треть августа. Впереди, над всадником, взлетело белое облачко — это Серега закурил, Серега Лазариди. Лошади по каменистой тропе идут медленно, и можно покурить.

В верховьях Каракрум закрыт сплошной, с редкими окнами, снежной тармой. Стоянка чабанов-киргизов. На заходе солнца старик долго и громко молится. Всю ночь у входа в юрту горит керосиновый фонарь.

Середина августа. Палатка на морене под горой Душоха (Двурогая, тадж.). Вокруг гряды серо-голубых гор. Свежо. Пить в маршруте уже не хочется. Просыпаюсь от холода, закуриваю, смотрю ранний восход и досыпаю.

Начался афганец. Пыль поднялась до высоты четырех километров и замерла. Выше — чистое голубое небо.

Весь день вели вниз завьюченных лошадей. Стемнело. Мерный скрежет триконей и стук подков. Искры и запах кремня.

Последние дни августа. Стоим на реке Сангикар   в   урочище   Даштибед   (Местность   ив, тадж.).

Перешел вброд реку, сел, вылил из ботинок воду, осмотрел горы.

Это осень? — Да. Она.

В долине стоит на корню высокий сухой бурьян. Выходишь из него, как пес, в репьях и долго обираешься.

Делювий на склонах окаменел. На крутых участках приходится, как на льду, вырубать молотком ступени.

Всю ночь лошадей что-то пугает, и они бегают, топоча. — Ружья нет, а ракетой не поджечь бы сухую траву, — так я думаю и засыпаю. Потом снова просыпаюсь от топота. — Не убежали бы, — опасаюсь и засыпаю до утра.

Вторая половина сентября. Верховья речки Мульяоусафед. По брезенту стучит снежная крупа. Крик улара. Волнами проходит облачный туман. С ближней стены изредка срывается камень.

По припорошенному леднику стало легче ходить. Обхожу скальный цирк по кругу, возбуждая альпийских галок.

Перебросились вертолетом в соседнюю долину Оусафед. Рядом вода и много арчового сушняка. Все, что нужно. Венчики сиреневых астр присыпало снегом.

Ночью на 24 сентября палатка прогнулась под снегом. Не хватило трех маршрутных дней.

1981

Апрель. Каратегинские горы. Лагерь стоит вблизи Хаитского завала 1949 года.

Зеленые острия эремурусов пробились на свет из черной земли. На скалах и осыпях розовеет вуаль цветущего миндаля. Корявые серые кусты с розовыми цветами.

Неожиданно из поймы Сурхоба поднимается пыльная мгла. Горы заволакивает. Видимость до километра, солнце — белый кружок. Водка хрустит на зубах при полном безветрии.