сына.
…Она окрепла и уже, кормя, сидела на постели и держала ребенка ловко, как опытная мать.
Санитарка говорила ей:
— Не горюй, пристроим парня. Такого отличного парня кто хочешь возьмет. Многим желательно иметь ребенка, да не у всех получается.
— А ей вот нежелательно было, да получилось, — сказала соседка.
— Вы, мамаша, на девочку не нападайте, — сказала санитарка. — В жизни, да у неопытных всякое может быть. Я здесь много чего повидала и постигла, что и не расскажешь.
— Разве я нападаю, — сказала соседка. — Ошибка молодости, разве я не понимаю.
— Сама ты ошибка, — прошептала девочка, рассматривая крохотное личико, прижатое к ее груди. Но громко ничего не сказала, не хотела ссориться.
Крохотный носик сопел, лобик морщился. С силой, странной в таком малюсеньком существе, втягивал ребенок молоко и громко глотал. Он должен был жить, должен был расти и вырасти большим, и, чтобы это осуществилось, он насыщался яростно, весь поглощенный своим занятием.
И девочка, его мать, смотрела на него, приоткрыв в изумлении бледные губки.
В комнатке за кухней сидел милиционер и рассказывал: — Запросили мы, значит, сельсовет по месту прежнего ее жительства. Они, конечно, поставили в известность тетку. От тетки поступили сведения, что племянница к ней не приезжала. И что никакого, значит, дома тетка не строила и не строит, поскольку жила и живет в старой своей хате, хотя действительно крыша нуждается в ремонте, но колхоз обещает починить, и так далее тому подобные подробности о своем быте. Но, конечно, тетка впала в панику — опасается, что с племянницей мог произойти несчастный случай, и вообще жива ли. Официантки и судомойки слушали волнуясь. Слушал и повар в белом колпаке. — Необходимо разыскать во что бы то ни стало! — сказала диетсестра. — Разыщем, — сказал милиционер. — Это непорядок, чтобы наш советский человек пропадал, и вообще без адреса.
Девочка брала с тумбочки свое копеечное зеркальце, смотрелась и дивилась на себя. Прежде было ее лицо — ну, пустое, ничего не выражало серьезного. Вот так: «Не принято с отдыхающими». «А в кино?» — спросил голос мальчика. «С отдыхающими тоже не принято», — сказало ее прежнее лицо… А сейчас были в ее лице тишина, и раздумье, и достоинство, и озаренность, — она бы не могла назвать все это, но видела, что оно есть. — Глупый ты мальчишка, — сказала она. — Ничего ты не понимаешь, хоть и окончил десятилетку. Спрятался, не пишешь… А еще мужчиной считаешь себя. Мальчишка, трусишка… — А о чем вы с ним разговаривали? — спросила соседка. — С кем? — спросила девочка. — С отцом его, сына вашего, — пояснила соседка, — когда у вас любовь была. — Да так, о всяком разном, — ответила девочка. — Ну, а например? — Ну, например, про кино разговаривали, — сказала девочка. — Кто какие видел фильмы. И отвернулась к стене и сделала вид, будто дремлет.
На аэродроме с ревом взлетел самолет. Трудно было узнать мальчика в форме здесь, среди других солдат. Перед мальчиком стоял офицер, уже немолодой, он разговаривал спокойно, но неумолимо: — От укладки парашюта зависит ваша жизнь. А это что? Вы уже не мальчишка, товарищ солдат, здесь нет папы и мамы, которые вам помогут, которые переделают то, что вы понаделали. — Он отошел, сказал сопровождавшему его младшему офицеру: — Привыкают делать кое-как, спустя рукава. Ответственности нет. — Перекурить! — скомандовали солдатам. — При чем тут мама и папа? — обиженно спросил мальчик у товарища. — Я все сам могу сделать, не маленький уже! — Что ж ты не сделал? — спросил товарищ. — Ну, поспешил немного, не подумал, это же учебное все. Надо будет сделаем. При чем тут мамы и папы? И губы у него дрожали по-детски от обиды.
В том городе, областном центре, где лежала в родильном доме девочка, жил на окраине отставной полковник с женой. Находились они в саду среди отцветших яблонь, когда у забора остановилась санитарка из родильного дома, та, что была при девочке. — Здравствуйте! — сказала санитарка. — Я к вам по известному вам делу. Отставной полковник с женой пригласили ее в дом: — Заходите, пожалуйста. — Имеется мальчик, — сказала санитарка. — Просто первый сорт что за мальчик. Мать желала бы его отдать хорошим людям, а поскольку вы желание такое изъявляли, то вот. Полковник заволновался так, что даже встал и заходил по комнате, а его жена сказала: — Вы мамаше передайте, пусть не беспокоится, воспитаем как следует, будем любить и жалеть, как своего когда-то любили, все у мальчика будет, как было бы у нашего, если б не война… А когда умрем, то домик наш с садом ему останется, пусть живет. — И машина «Москвич-четыреста семь», — сказал полковник. — И машина, и все наше имущество, — сказала жена полковника. — Только хочется нам, чтоб вырос на наших руках и считал нас родными отцом и матерью. — Тогда я так и скажу в роддоме, — сказала санитарка, — что все устроилось. — Подождите, — сказала жена полковника. И стала собирать передачу для девочки. Дрожащими руками она собирала передачу, и лицо ее выражало тревогу и надежду. — Это пока передайте, — сказала она, — а муж сейчас сходит, купит что надо, я принесу. — Вот она обрадуется, — сказала санитарка, — ведь никого-то у нее нет, сирота круглая. И вышла, довольная.
Весенний берег моря, купающихся мало, а загорающих уже много. Мелькают знакомые по прошлому году лица: семейство с корзиной продовольствия, толстяк Костя с градусником, картежники… Нет среди картежников женщины в китайском халате. — А где же наша председательница, — спрашивает один из играющих в карты мужчин, внимательно сдавая, — куда она делась? — Вчера плохо ей что-то стало, лежит у себя, врачи беспокоятся, ответил другой. — Что это она так вдруг, — сказал третий. …Машина скорой помощи возле одного из белых домов санатория, расстроенная Катя бегает, помогая, вверх и вниз по лестнице, у входа в дом стоит затейник-эвакуатор с несколькими отдыхающими, беседуют тихо, пока происходит необходимая процедура. — Третий раз к нам приехала, — рассказывает затейник, словно оправдываясь, — никто не думал не гадал… Внезапное обострение процесса, и пожалуйста, в два дня… — Главное, молодая еще совсем, — сказал один из отдыхающих. — Еще и сорока не было, — сказал затейник. — В шелках ходила, походка такая легкая была. Некоторые думали — болтается по курортам, чтобы флиртовать да в преферанс резаться, а поди ж ты… — Не повезло, да, — сказал другой отдыхающий. Подошел
В комнатке за кухней сидел милиционер и рассказывал: — Запросили мы, значит, сельсовет по месту прежнего ее жительства. Они, конечно, поставили в известность тетку. От тетки поступили сведения, что племянница к ней не приезжала. И что никакого, значит, дома тетка не строила и не строит, поскольку жила и живет в старой своей хате, хотя действительно крыша нуждается в ремонте, но колхоз обещает починить, и так далее тому подобные подробности о своем быте. Но, конечно, тетка впала в панику — опасается, что с племянницей мог произойти несчастный случай, и вообще жива ли. Официантки и судомойки слушали волнуясь. Слушал и повар в белом колпаке. — Необходимо разыскать во что бы то ни стало! — сказала диетсестра. — Разыщем, — сказал милиционер. — Это непорядок, чтобы наш советский человек пропадал, и вообще без адреса.
Девочка брала с тумбочки свое копеечное зеркальце, смотрелась и дивилась на себя. Прежде было ее лицо — ну, пустое, ничего не выражало серьезного. Вот так: «Не принято с отдыхающими». «А в кино?» — спросил голос мальчика. «С отдыхающими тоже не принято», — сказало ее прежнее лицо… А сейчас были в ее лице тишина, и раздумье, и достоинство, и озаренность, — она бы не могла назвать все это, но видела, что оно есть. — Глупый ты мальчишка, — сказала она. — Ничего ты не понимаешь, хоть и окончил десятилетку. Спрятался, не пишешь… А еще мужчиной считаешь себя. Мальчишка, трусишка… — А о чем вы с ним разговаривали? — спросила соседка. — С кем? — спросила девочка. — С отцом его, сына вашего, — пояснила соседка, — когда у вас любовь была. — Да так, о всяком разном, — ответила девочка. — Ну, а например? — Ну, например, про кино разговаривали, — сказала девочка. — Кто какие видел фильмы. И отвернулась к стене и сделала вид, будто дремлет.
На аэродроме с ревом взлетел самолет. Трудно было узнать мальчика в форме здесь, среди других солдат. Перед мальчиком стоял офицер, уже немолодой, он разговаривал спокойно, но неумолимо: — От укладки парашюта зависит ваша жизнь. А это что? Вы уже не мальчишка, товарищ солдат, здесь нет папы и мамы, которые вам помогут, которые переделают то, что вы понаделали. — Он отошел, сказал сопровождавшему его младшему офицеру: — Привыкают делать кое-как, спустя рукава. Ответственности нет. — Перекурить! — скомандовали солдатам. — При чем тут мама и папа? — обиженно спросил мальчик у товарища. — Я все сам могу сделать, не маленький уже! — Что ж ты не сделал? — спросил товарищ. — Ну, поспешил немного, не подумал, это же учебное все. Надо будет сделаем. При чем тут мамы и папы? И губы у него дрожали по-детски от обиды.
В том городе, областном центре, где лежала в родильном доме девочка, жил на окраине отставной полковник с женой. Находились они в саду среди отцветших яблонь, когда у забора остановилась санитарка из родильного дома, та, что была при девочке. — Здравствуйте! — сказала санитарка. — Я к вам по известному вам делу. Отставной полковник с женой пригласили ее в дом: — Заходите, пожалуйста. — Имеется мальчик, — сказала санитарка. — Просто первый сорт что за мальчик. Мать желала бы его отдать хорошим людям, а поскольку вы желание такое изъявляли, то вот. Полковник заволновался так, что даже встал и заходил по комнате, а его жена сказала: — Вы мамаше передайте, пусть не беспокоится, воспитаем как следует, будем любить и жалеть, как своего когда-то любили, все у мальчика будет, как было бы у нашего, если б не война… А когда умрем, то домик наш с садом ему останется, пусть живет. — И машина «Москвич-четыреста семь», — сказал полковник. — И машина, и все наше имущество, — сказала жена полковника. — Только хочется нам, чтоб вырос на наших руках и считал нас родными отцом и матерью. — Тогда я так и скажу в роддоме, — сказала санитарка, — что все устроилось. — Подождите, — сказала жена полковника. И стала собирать передачу для девочки. Дрожащими руками она собирала передачу, и лицо ее выражало тревогу и надежду. — Это пока передайте, — сказала она, — а муж сейчас сходит, купит что надо, я принесу. — Вот она обрадуется, — сказала санитарка, — ведь никого-то у нее нет, сирота круглая. И вышла, довольная.
Весенний берег моря, купающихся мало, а загорающих уже много. Мелькают знакомые по прошлому году лица: семейство с корзиной продовольствия, толстяк Костя с градусником, картежники… Нет среди картежников женщины в китайском халате. — А где же наша председательница, — спрашивает один из играющих в карты мужчин, внимательно сдавая, — куда она делась? — Вчера плохо ей что-то стало, лежит у себя, врачи беспокоятся, ответил другой. — Что это она так вдруг, — сказал третий. …Машина скорой помощи возле одного из белых домов санатория, расстроенная Катя бегает, помогая, вверх и вниз по лестнице, у входа в дом стоит затейник-эвакуатор с несколькими отдыхающими, беседуют тихо, пока происходит необходимая процедура. — Третий раз к нам приехала, — рассказывает затейник, словно оправдываясь, — никто не думал не гадал… Внезапное обострение процесса, и пожалуйста, в два дня… — Главное, молодая еще совсем, — сказал один из отдыхающих. — Еще и сорока не было, — сказал затейник. — В шелках ходила, походка такая легкая была. Некоторые думали — болтается по курортам, чтобы флиртовать да в преферанс резаться, а поди ж ты… — Не повезло, да, — сказал другой отдыхающий. Подошел