милиционер, со строгим выражением наблюдает печальную процедуру. Подошли другие служащие и отдыхающие, стоят молча… Захлопнулась дверца, машина с санитарными крестами тронулась.

— Отыскалась пропащая душа, — сказал милиционер диетсестре.

— Что вы говорите! — встрепенулась диетсестра. — Где же она?

Машина скрылась за поворотом аллеи.

— Пройдемте отсюда куда-нибудь, расскажу, — сказал милиционер. Жива, здорова…

Она была жива и здорова, сидела на больничной кровати, погруженная в глубокую думу.

На столике возле кровати стояла разная еда, коробка конфет, апельсины горой на тарелке, а девочка ни к чему не притрагивалась, сидела и думала.

— Подумайте, как они вас балуют, — говорила женщина на соседней койке, — чего-чего только не принесли, очень заботливые. Сразу видно, что сыночку вашему будет у них хорошо.

И она уговаривала девочку:

— Вы кушайте! Ребенку полезно, чтоб вы кушали!

А девочка ничего не отвечала и не притрагивалась ни к чему.

Полковник стоял с женой во дворе, а санитарка с ребенком на руках подошла к открытому окну.

Они посмотрели на ребенка и умилились — какой славный.

Жена полковника даже заплакала, отвернувшись, а полковник ее утешал:

— Ну будет, будет.

— Вспомнила свое, — сказала жена полковника. — А подержать его нельзя? Немножко.

— Не полагается, — сказала санитарка. — Пока он тут — не полагается, уж вы нас извините.

— Конечно, конечно, — торопливо согласилась жена полковника. — А когда же ей разрешат выписаться?

— Пусть покормит, спешить не надо, — сказала санитарка. — Пусть при матери побудет ребенок, пока до рожка-то, оно лучше.

— А она не передумает? — спросил полковник.

— Ну, чего ради она передумает, — сказала санитарка. — Где она еще для него такое счастье найдет.

— Для того ее, возможно, и не выписывают, чтобы дать ей время подумать, — грустно сказала жена полковника.

— Нечего тут думать! — стояла на своем санитарка. — А насчет выписки, так ее на днях все равно выпишут, недолго теперь вам ждать.

— Что она ни решит, на все ее полная воля, — сказал полковник. Осуждать ее не придется ни в каком случае. И с выпиской спешить не нужно, это ведь дело такое, особенное.

— Ехать, конечно, надо Тане, — сказала диетсестра. — И притом одной, потому что это дело такое, особенное, да и работы у нас много, каждый человек на учете.

— Ты ей все скажи, — сказала Катя Тане.

Они увязывали большущий сверток.

Надя-почтарка плакала тут же.

— И зачем я, дура, паспорт свой дала, — говорила она. — Все равно все раскрылось, а только лишние неприятности.

— Ничего нет тайного, что не стало бы явным, — сказал затейник. — Через скрытность и дурость неприятности и происходят. Ну, я пошел, отдыхающие желают к Бахчисарайскому фонтану ехать просвещаться. Мне этот фонтан уже вот тут сидит, — показал он на горло.

— Ты ей, главное, скажи, что тебя коллектив послал, весь коллектив, — объясняла Тане диетсестра. — Про коллектив не забудь сказать, это ей сразу поднимет настроение.

— Скорей, — сказала Катя. — Сейчас машина пойдет.

Они вышли к кухне, около которой стоял грузовик.

— Сверток в кузов давай, — сказал шофер.

— Ну да, в кузов, — сказала Таня. — Ты там картошку возишь…

Она уселась в кабину рядом с шофером и взяла сверток к себе на колени.

Девочка кормила сына своим материнским молоком и обливалась слезами.

Еще никогда в жизни у нее не было такого страданья, как то, что предстояло.

— Бог ему счастье посылает, — говорила санитарка. — У тебя что есть? Ничего у тебя нет. А здесь у людей дом — полная чаша, сад, машина собственная. И все ему останется. А тебе он как гиря на ногах.

А девочка плакала, плакала. Не утешало ее нисколько, что у сына будет дом с садом. Санитарка ушла, рассердясь, и тогда еле слышно, шепотом стала девочка разговаривать с сыном.

— Как же это будет? — шептала она. — Ты, что ли, с чужой старушкой и с чужим старичком будешь счастливей, чем со мной?

И в отчаянии прижимала его к груди, словно его уже отрывали от нее.

Таня сидела с шофером в кабине. Огромный сверток с детским приданым лежал у нее на коленях. Под суровыми, даже гневными усиками Танины губы складывались в веселую усмешку.

Грузовик деловито бежал через степь, окаченную зноем. Сквозь зной величаво смотрели древние горы, как бежит куда-то небольшой грузовик по человечьим вечным делам.

Бежал он мимо гор, а потом мимо домика на окраине, около которого рос сад, и в саду полковник с женой возились под яблонями. Мимо, мимо бежал грузовик, и огромный сверток подпрыгивал на Таниных коленях.

Сын поел и засыпал в материнских руках.

Засыпая, он высвободил из пеленок свой кулачок и приложил к щеке, будто пригорюнясь. И при виде этого девочка зарыдала еще пуще и укрепилась духом, все до конца ей прояснилось в ее судьбе.

— …Даже если б пришлось нам с тобой уволиться, — пламенно шептала она в крохотный, безмятежно спящий кулачок, — ну и что, другой работы не найдем, что ли? Хоть бы даже уехать пришлось — ну и что? Сядем в поезд, ту-ту, и уедем. И что угодно пускай говорят, у кого совести нет.

— Сейчас полковник с женой придут, — сказала санитарка. — Повидать тебя хотели. Ты подойди к окошку, побеседуй с ними.

Девочка не слушала, она разговаривала с сыном:

— И не надо больше врать — ой, как хорошо! Не надо мучиться, скрывать… А у полковника с женой мы попросим прощенья. Простите, что зря вас побеспокоили… И мы скажем людям нашу настоящую фамилию. Чтобы под правильной фамилией мы тут фигурировали, вот. Наде паспорт привезем, скажем — не понадобился, вот.

Санитарка хотела взять ребенка, чтобы унести. Девочка взглянула…

— Да ты что, боишься? — спросила санитарка.

— Ничего я не боюсь, — спокойно и степенно сказала девочка и отдала ей ребенка.

Оставшись одна, она застегнула халат, посмотрелась в зеркальце и пошла в коридор к открытому окну, откуда виден был просторный больничный двор, — повидаться с полковником и его женой.

Но не полковник с женой стояли во дворе, глядя на окна, а стояла там Таня с огромным, неудобным свертком в руках, смотрела на девочку и улыбалась до ушей.

— Таня! — закричала девочка…

Шло время.

Расцвела девочка, стала красивой молоденькой женщиной, гордой и уверенной в себе.

— Мы не погуляем после ужина? — спрашивали у нее. Она отвечала с усмешкой:

— Не могу, занята.

— А в кино?

— Спасибо, не могу. Меня сын ждет.

— Так возьмем и сына, — приставали к ней, тогда она бросала через плечо:

— Не принято с отдыхающими.

А пока она