— Совершенно верно, Дженни. Начиная с сегодняшнего вечера я снова перехожу на пульке^[11]. Она дешевле, да и глотается не в пример легче.

Дженни состроила гримасу и поднялась с кровати. Обхватив ее одной рукой, он привлек девушку к себе, прижался губами к ее животу, впиваясь в крепкую теплую плоть.

— Еще, прошу тебя. Еще…

Форман наклонился ниже и поцеловал ее, шумно вдохнув в себя воздух.

— В том, как ты пахнешь после занятий сексом, есть что-то такое… оно будит во мне зверя.

— Дегенерат, — ответила она.

— Это как китайская еда. Через час ты снова голоден.

— Расист, — бросила она, отправляясь в ванную комнату.

— Желтокожая угроза! — крикнул он ей вслед.

— Мао Цзэдун über alles^[12]…

Он зажег еще одну сигарету и прислушался.

— Просто здорово, Дженни. Эти звонкие струи, вытекающие из тебя.

— Форман, ты самый пошлый варвар, которого я когда-либо знала.

— А ты самая невежественная женщина, которую когда-либо знал я. Ты провалилась на экзамене по биологии? Несмотря на это, тебе стоит поразмыслить. Возьмем, например, бесхитростную и простодушную малышку, маленькую девочку, столь естественно пускающую свою струю в водичку. А вот ты, взрослая женщина, и ты хочешь писать — так что писай себе на здоровье! Кому нужны все эти застенчивые ухищрения вроде спускания воды для того, чтобы заглушить звук! Такой очень по-человечески естественный подход к проблеме, должен тебе сказать. Благотворный. Природный. Политически прогрессивный. Ты даже и не подумала закрыть дверь. Ты совершенно, просто абсолютно права.

— Только одна вещь сейчас не дает мне покоя, Форман. Сказать какая?

— Валяй!

— Какими словами тебя напутствовала твоя самка-психоаналитик перед тем, как ты ложился с ней в постель?

— «Приноравливайся и соответствуй, — говорила она мне. — Будь в форме». Что за чушь! Я не хочу приноравливаться. Я хочу сочетаться.

— И с чем же, скажи, пожалуйста?

— Что за паршивый вопрос! Понятия не имею, с чем. Иногда у меня возникает такое ощущение, словно какой-то юродивый паломник пытается обрести истинную веру, надеясь что это поможет ему разгадать для меня некую тайну.

— Какую тайну?

— Если бы я знал, я бы разгадал ее сам. Еще там. Там, где она скрыта. Психоаналитик объяснила мне, что я несерьезно отношусь к тому, чтобы стать лучше. А я в ответ ей заявил, что думаю, будто «лучше» может означать «хуже», а она сказала, что я впустую трачу свои деньги, но она с удовольствием послушает меня и дальше. Эта психоаналитик сделала на мне целое состояние.

— Она права, ты недостаточно серьезен. Особенно в том, что касается твоей работы.

— Какой еще работы?

— Твоей писательской работы.

— А, да, вспомнил. Чтобы серьезно относиться к литературной работе, необходимо самопожертвование и преданность своему делу, как у истинного художника. А может, я и вовсе никакой не художник. Или, может, вся моя жизнь является художественной экспрессией. Подумай об этом, Дженни. Возможно, ты являешься важной составляющей произведения высокого искусства. Изумительный мазок кисти. Великолепно написанная и сыгранная музыкальная композиция. Нежная поэтическая строка. Для меня все это — ты, Дженни.

Она появилась в дверях ванной комнаты.

— Ты не видел моих трусиков?

— Разве ты не слышала, что я сказал?

— Я слышала. — Дженни опустилась на колени и заглянула под кровать.

— Ну?

— Я для тебя просто важная составляющая своей задницы, только и всего. — Она встала, держа в руке свои трусики.

— Не разрушай этого, — тихо произнес он. — Создание мое, не разрушай выстраданного мной. Знаешь ли ты, что сказал Иаков, когда боролся с ангелом? — «Я не отпущу тебя, пока ты не благословишь меня».

— С каких это пор ты ударился в религию, Форман? — Она надела трусики и быстро скользнула в свое платье.

— Мой ангел, это жизнь, — ответил он, — хоть у нее и чертовски неважно выходит играть ту роль. Прости, странный какой-то у нас вышел разговор…

— Возвращайся в Штаты. Эта роль изгнанника не для тебя. Уезжай домой, Форман.

— Иди ты в жопу, Дженни, — приветливо заметил он. — Дом там, где находится твое сердце.

— И где же находится твое сердце, Форман?

Она еще не успела договорить, как на Формана волной накатилось это воспоминание. Внезапный бросок назад во времени, к тем дням, когда он был женат на Лауре, ощущение той жизни. Постоянное всепроникающее желание, которое никогда не ослабевало и никогда не иссякало, не в силах найти полного удовлетворения. Наслаждение ее плотью было подобно падению в бездонную пропасть — ею можно упиваться вечно, исследовать вечно, никогда не повторяясь и никогда не уставая, а сексуальная энергия, которую несла эта плоть, была способна до последней капли вымотать десять обыкновенных мужчин. Да какое там десять — сотню! Тысячу! Вот она лежит на кровати, вытянувшись всем своим загорелым телом на белых простынях, вот она изгибается в блаженном забытьи, требуя все больших усилий от своих любовников, вот она уничижает мужчину, вот она поднимает его ввысь, вот она погружает его в нежные потаенные места своего бронзового от загара тела, облекая густым смешанным ароматом секса, и мочи, и пота. О, Господи, что за ненавистная сука.

Дженни поцеловала Формана в щеку.

— Заходи ко мне попозже.

— Мне нужно немного поработать.

— Хорошо, поработай немного. А потом заходи, когда снова захочешь попробовать китайскую кухню.

— Adiós^[13].

— Чао.

Форман закончил абзац, прочитал его и вырвал лист из пишущей машинки. Потом попробовал еще раз. В мрачной сосредоточенности прочитал снова. Что бы он ни хотел выразить, получалось совсем не то. Он смял страницу в комок и отбросил его в сторону. Машинка проглотила еще один чистый лист бумаги, и он быстро застучал по клавишам.

«Кто побуждает тебя писать?»

— Я сам, — ответил он.

«С чего ты взял, что можешь написать роман?»

— Мысль об этом, возникшая в темных глубинах жестокой депрессии, должна стать выходом из нее.

«Выхода не существует.»

— Дешевое философствование не в состоянии заменить выпивку.

«Пол Форман — наемный писака, составитель бойких текстов для телерекламы и ловкий режиссер рекламных роликов.»

— Человек не может жить только для того, чтобы тратить сорок тысяч американских долларов.

Форман встал из-за стола, натянул выцветшие голубые джинсы и старую армейскую рубашку и вышел на улицу. Опустив голову, он прошел вверх по узкой улочке Повстанцев и вышел на главную площадь. Там, усевшись на скамью неподалеку от деревьев, Форман закурил и принялся внимательно разглядывать изображение