сказать: «Я с вами не согласна, Игорь Семёнович!»

И, если уж откровенно, Иванову Людмилу Вениамин тоже уважал примерно по тем же причинам. Правда, на лыжах она ему уступала, зато среди остальных школьников, даже восьмиклассников, соперников у них не было.

Собирая сумку после уроков, он тихо спросил:

— Так где замаскирован твой Аркай?

— Третьему никому! — шёпотом потребовала Люда.

— Как в электронном сейфе! — заверил Сенюков. — Считай, что я обиделся.

— В кладушке у ключа.

— Подходяще. Я проведаю его под вечер и харчишек отволоку.

— Только не напрямик! — встревоженно попросила Люда.

— Учи учёного, — отозвался Сенюков Вениамин. — Я таких петель накручу, что Метальникова агентура сама себе на хвост сядет и ничего не унюхает.

* * *

Случилось это в конце предыдущей зимы. Последним уроком в тот день была физкультура. Все обрядились в лыжные доспехи и отправились на сопку с двумя одинаковыми вершинами, напоминающую верблюда, чтобы оттуда стартовать на пять километров по склонам и увалам.^[1] Это замечательное упражнение, вроде как с собачьей упряжкой вскарабкаться на перевал, только что нарту толкать не нужно.

Люда резво взяла подъёмчик, и вдруг что-то кольнуло её легонько в правый бок. Она не обратила на это внимания, но минуту спустя кольнуло ещё раз, и тугой комок образовался в том месте. Он шевелился, увеличивался и мешал двигаться. Люда присела, и боль немного утихла, но едва разогнулась, в бок ударило так, что потемнело в глазах. Зоя Николаевна тут же подкатила:

— Тебе нехорошо, Иванова Людмила? Думаю, надо зайти в амбулаторию.

— Это сейчас пройдёт, — попыталась протестовать Люда.

— Никаких разговоров! У тебя лицо от снега не отличить. Сенюков Вениамин, быстро Иванову к врачу!

До амбулатории Люда добралась с трудом. Склянки на кораблях у причала отбили шестнадцать ноль-ноль. Вокруг потемнело, погода ухудшалась на глазах. Тугой ветерок прошёлся, будто с вершины сопки упал, закрутил, завьюжил снежные бурунчики. Похоже, приближалась пурга.

На Береговой всегда так получалось. В конце февраля стояла замечательная звонкая погода. Немного подмораживало, сияли вершины заснеженных сопок, солнышко всё выше поднималось и пригревало днём очень чувствительно. Казалось, вот-вот весна нагрянет. Ан нет! В начале марта, почти всегда к восьмому числу, задували ветры, и дня три, а то и неделю гремела и выла пурга, которую так и называли «женской». И снегу приваливало так, будто зима ещё только начиналась. Таял он потом до конца мая, а в распадках так и до середины лета.

Доктор Пенкалис не возвратился из города, и дожидаться его не имело смысла, потому что с началом пурги всякое сообщение Береговой с окружающим миром прекращалось. Каждый обязан был остаться там, где его застигла непогода.

Дежурная сестра уложила Люду на белый топчан и принялась её прощупывать, выспрашивая, где болит. А боль как раз утихла, сделалось Люде хорошо и покойно, нигде не болело. Но стоило пошевелиться — ударило в боку так, что она вскрикнула.

— Лежи спокойно, девочка, — сказала медсестра. — Сейчас я сделаю укол, и тебе станет легче.

Она вышла в соседнюю комнату, где дожидались мама с бабушкой и даже папа: его корабль, к счастью, только что ошвартовался у причала. Сенюков Вениамин, естественно, тоже никуда не отлучился, поскольку считал себя обязанным выяснить обстановку до конца и оказать помощь, какая потребуется.

— Похоже на приступ аппендицита, — сообщила сестра. — И довольно острый. По-моему, несомненно аппендицит.

— Так несомненно или только похоже? — строго спросила бабушка.

— Извините, я волнуюсь. Думаю, несомненно аппендицит. Можете убедиться сами, если у вас, конечно, имеются навыки.

— Имеются, — сказала бабушка и прошла к Люде. Через несколько минут она вышла и сказала: —Похоже, вы правы, сестра. Федя, срочно раздобывай транспорт, Людочку надо немедленно госпитализировать.

Мама при этом охнула, побледнела и опустилась на стул. Сестра дала ей понюхать из пузырька, мама побледнела ещё больше и решительно заявила:

— Я еду вместе с Людочкой!

— Куда в такую погоду? И зачем? — сказала бабушка. — Предоставь это мужчинам.

Из мужчин в тот момент присутствовал только Сенюков Вениамин, так как папа ушёл раздобывать транспорт. Но достоинство сильного пола было надлежащим образом поддержано.

— Не пройти вам в такой ветер, — сказал Вениамин. — Только зряшной обузой повиснете. Вездеход в Посёлке застрял, я узнавал у дежурного. Значит, везти придётся на собачках. А это такое дело…

— Всё равно, — перебила его мама. — Пусть на собачках, я буду помогать. Мало ли что приключится в пути!..

Тут появился папа и велел одеть Люду потеплее и приготовить одеяла, чтобы хорошенько её укутать.

— Господи, неужели нельзя вызвать вертолёт или хотя бы катер?! — всхлипывала мама.

— Вертолёт ветром унесёт в океан, — ответил папа. — И не сядет он, видимости никакой. А про катер и говорить нечего. Ветер по прогнозу сорок метров в секунду, волна в губе^[2] такая, что у здорового душу вытряхнет. А время не терпит. Вездеход в Посёлке, дорога вокруг залива занесена, машина не пройдёт. Придётся нартой через лёд. И, пожалуйста, возьми себя в руки.

Люду тепло одели и запаковали в одеяла. Ветер свистел уже так, что с трудом можно было расслышать человеческие голоса. Стало совсем темно, грохотала где-то железная крыша. Снежные заряды наваливались упругой стеной, собачки зябко перебирали лапами, смаргивая с ресничек липкий снег. Их тревожила предстоящая тяжёлая дорога. Андрей Онолов наклонился к Люде, подмигнул слезящимся глазом:

— Не трясись, Иванова Людмила, держи хвост пистолетом. Команда включает скорость. Полный комплект на потяге^[3] — десять собачек, впереди твой приятель Аркай. Две собачки сверх расчёта.

Это он себя и папу имел в виду.

Приволокли ещё тулуп, накрыли Люду, подоткнули полы и крепко приторочили её к нарте широкими ремнями, словно мешок с почтой. Люде было жарко и знобко одновременно, клонило в сон, чувствовала она себя слабой и беспомощной. Хотелось, чтобы всё это скорее кончилось.

Немного легче стало, когда нарта наконец тронулась в путь. Это была совсем не та езда, что когда-то, в солнечное воскресенье, когда упряжка вышла на перевал. Пурга набирала силу, напрессованный снегом ветер проникал под одеяло, по лицу текли холодные ручейки, сбивалось дыхание. Тропу уже порядком замело, нарта, тяжело переваливаясь, ползла среди сугробов. Папа налегал на дужку, Онолов Андрей шёл впереди, удерживал