какой Виталий Петрович обаятельный, талантливый, как он умеет подмечать то, мимо чего другие проходят, даже не пошевелив бровью, и какая же у него интересная, яркая и увлекательная биография...
У-у-у, стерва, эта биография! Так и прет, так и лезет!.. Никакой биографии!!!
Значит, так. Нужен текст. Нужны три машинописные странички... Ну что за мерзавцы на этом телевидении? Ну почему они не дают ему прочесть хоть маленький отрывочек из повести? И текста никакого не нужно было бы...
И все-таки текст он написал. Не на три, а на полторы странички, но написал. Он разыскал один журнал пятилетней давности, где было напечатано интервью с ним и несколькими так называемыми интересными людьми. Молодежные журналы обожали эту рубрику.
Он вспомнил, что в тот день мотался по всей Москве, нигде не успел перекусить и примчался прямо в редакцию этого журнала, когда все собравшиеся уже сидели за круглым столом и в поте лица своего вели «непринужденную» беседу.
На столе стояли коньяк, минеральная вода и чудесные маленькие апельсинчики с кроваво-красной мякотью. Коньяк пился под девизом: «Все люди — братья, а уж редакторы и литераторы — тем более».
Однако братья-редакторы, видимо, твердо помнили установку Главного: «Непринужденность, непринужденность и непринужденность...» — и поэтому почти ничего не пили, чтобы встреча, упаси Бог, не получила какого-нибудь другого направления. А братья-писатели пили какими-то птичьими порциями, чтобы не ляпнуть чего лишнего.
Голодный и измученный, Виталий Петрович не сразу разобрался в обстановке и навалился на апельсинчики с коньяком. Потом выпил чашечку кофе и снова немного попил коньяку. И закусил апельсинчиком. А уж апельсинчик запил коньяком...
От этого он совсем перестал хотеть есть и стал разглядывать одну младшую редактрисочку, которая поняла установку Главного впрямую и стала так закидывать ногу за ногу, что на несколько минут у всех мужчин сел голос.
Но Главный редактор, к сожалению, это заметил и сделал почти неуловимое движение двумя пальцами. И буквально через секундочку кто-то из-за двери попросил на минуточку эту редактрисочку. И ко всем вернулась непринужденность. И все стали давать интервью...
Вот это интервью Виталий Петрович и перекатал из того журнала. Не целиком, конечно, со значительными купюрами и незначительными добавлениями — но перекатал. Оно было как раз для телевидения.
Виталий Петрович твердо помнил, что был тогда не очень трезв, когда давал это интервью (тоже мне закуска — апельсинчики!), и очень непринужден. А телевидение хлебом не корми, а непринужденность — вынь да положь! Так что с этим у Виталия Петровича было все в порядке.
Так ему и на репетиции сказали:
— Очень хорошо! Очень непринужденно!.. Но вот про это говорить не нужно, а про это упоминать не стоит — сейчас это не ко времени, как вы сами понимаете... И фамилии эти называть ни к чему. А так все очень хорошо и непринужденно!
Кроме всего, оказалось, что Виталию Петровичу отпущено не шесть минут, а восемь. Что резко повысило у него настроение. Понравился ему и режиссер передачи — круглолицый говорливый человек. Он был похож на веселого санаторного культработника, у которого есть друг шеф-повар, а есть и друг — замминистра. Он и вас может в два счета сделать своим другом. Вы и глазом моргнуть не успеете, как начнете нуждаться в нем. И хотя его болтливость будет постоянно вас раздражать, вы и дня не сможете прожить без его болтовни. Вот такой он человек.
На передачу Виталий Петрович пришел в прекрасной замшевой курточке из свиной кожи. Помнится, в Варшаве в шестьдесят девятом году эта курточка слопала у Виталия Петровича все деньги, полученные им за издание его повести на польском языке. Повесть была небольшой, но Виталию Петровичу казалось, что денег должно было хватить и еще на что-нибудь. Но то ли в то время там переводные повести были не в цене, то ли замшевые курточки дороговаты, но за это замшевое чудо пришлось доплатить из других денег. И эту курточку Виталий Петрович безмерно любил...
... Он сидел в своей прекрасной замшевой курточке за жидким телестоликом, а две телекамеры глазами сорока приятелей и бог знает какого количества телезрителей (говорили, что передача «идет на Союз») разглядывали его в упор. Виталий Петрович с трудом сдерживал нервную дрожь и думал: достаточно ли непринужденно он выглядит?..
Уже в самом начале передачи произошла маленькая накладка. Поэт очень тепло представил Виталия Петровича, вкратце коснувшись его яркой биографии (чтоб она лопнула!), и сделал Виталию Петровичу приглашающий жест рукой. В полной растерянности Виталий Петрович тупо решил пожать ему руку. Но поэт вовремя отдернул ладонь, и Виталию Петровичу ничего не оставалось, как своей рукой-сироткой сделать такую миленькую глиссаду и начать говорить.
Между ним и поэтом лежали часы, и Виталий Петрович честно поглядывал на них, чтобы не перебрать отпущенной ему тележизни. К третьей минуте он разговорился; С его точки зрения, он блистательно играл и непринужденость, и оживление, и непосредственность — все, что так необходимо телевидению...
Вдруг на шестой минуте рядом с камерой появилось некое анемичное существо лет девятнадцати, с наушниками на голове и какой-то радиохреновинкой на впалой грудке. Пронзительно глядя на Виталия Петровича, существо скрестило лапки над головой, и Виталий Петрович понял, что нужно заткнуться.
И заткнулся, успев сказать только финальную фразу своего выступления, которая теперь абсолютно не вязалась со всем тем, о чем он говорил на протяжении пяти с половиной минут. Тем не менее опытный в таких передачах поэт трогательно поблагодарил его и предоставил слово старому писателю-педагогу.
Оставаясь в кадре, Виталий Петрович чувствовал себя так, словно у него реквизировали родовое имение. Но не выгнали оттуда совсем, а оставили при имении в должности дворника: мгновенно слетели все заботы, диапазон функций снизился до минимума, дышать стало в десять раз вольготнее, но гордость была попрана, самолюбие уязвлено, и жить больше не хотелось.
Когда же передача окончилась и все вышли в коридор, из аппаратной спустился режиссер-говорун и сказал, что все было прекрасно, все было непринужденно, а лично Виталию Петровичу нужно было наплевать на безгрудую помрежиху и говорить весь свой текст полностью. Потому что все равно «двух минут недобрали»... И вообще он будет счастлив провести с ними как-нибудь еще одну такую передачу.
В это время около них появился низкорослый человек в длинном драповом пальто с серым каракулевым воротником и в такой же серой каракулевой шапке. Он снял шапку и привычным жестом уложил редкие потные волосики