Николай Гарин-Михайловский На станции

I

Да, молодой Кобрян талант. В год с небольшим он сделал свою карьеру.

Ясное утро подымалось над безбрежною болотистою равниною. В лучах утреннего солнца таяли последние следы тумана и ярко отсвечивались окна одиноко высящейся станции 4 класса. В то время, как передний фасад здания вместе с чисто подметённой платформой скрывались ещё в тени, задний был весь залит солнцем.

Кобрян проснулся, и мысль, ясная, как тот луч, который весело пробивался сквозь щель его ставни, мысль, что он уже две недели начальником станции, заставила его бодро вскочить и сесть на кровать. Да, это не сон!

Это он, Кобрян, хозяин этой маленькой красивой станции. Эти три комнаты, чистенькие и весёленькие, принадлежат ему.

Кобрян сладко потянулся и начал одеваться. В сапогах, в одном нижнем белье, подошёл он к зеркалу и с удовольствием увидел в нём своё красивое, немного нахальное лицо, свои соколиные глаза, глаза чёрные, гордые, с выражением воли и какой-то дикости.

Кобрян самодовольно вспомнил, что одна городская барышня назвала его глаза иголочками.

«Насквозь!» – прищурился Кобрян и улыбнулся.

Ряд здоровых, красивых зубов сверкнул в зеркале.

Он оделся, напился чаю, надел перед зеркалом слегка на бок свою красивую фуражку, небрежно спустил из-под козырька волной прядь своих чёрных, густых волос и не спета вышел на платформу.

«Да, вот говорили, что он, Кобрян, не сумеет держать себя на высоте своего нового положения» – подумал Кобрян, и задетое самолюбие вдруг заговорило в нём.

«Разве он, Кобрян, по опыту не знает, как ездят на своих начальниках! Разве он это знает для того, чтобы на нём в свою очередь ездили? Ха-ха! пусть кто хочет попробует покататься на нём!»

Кобрян оглянулся направо, налево, точно высматривая охотника потягаться с ним, засунул руки в карманы и тихо, не спеша, с видом человека, который не станет спрашивать у людей, что и как ему делать, пошёл по платформе.

Вся его самодовольная фигура, загнутые фертом руки, особенная манера отворачивать при ходьбе ноги, рассматривание на ходу своих сапог – всё, как будто умышленно, бросало вызов, подмывало окружающих.

– Фу-ты, ну-ты – ножки гнуты! – проговорил вполголоса маленький бедный телеграфист, стоя у окна дежурной.

Молодая телеграфистка, сидевшая у того же окна, не выдержала и фыркнула.

Кобрян поднял голову.

Телеграфист уже успел принять снова невинный вид и своими подслеповатыми глазами смотрел без выражения мимо Кобряна на расстилавшееся перед станцией болото.

Кобрян прищурился и как только мог надменно сказал:

– Г-н телеграфист, не угодно ли вам взять окно на крючок?

– Ветра нет, – нерешительно было запнулся телеграфист.

– Не угодно ли вам взять на крючок, когда вам говорят?! – рявкнул Кобрян.

И сразу, вдруг освирепев, Кобрян уставился дикими, налившимися глазами в маленького телеграфиста.

– Так их, так, – самодовольно прошептал отец Кобряна, тут же на платформе чинивший рыбацкую сеть.

Телеграфист сконфуженно, нехотя надел крючок.

– То-то, – проговорил молодой Кобрян, – у меня не долго накочевряжишься.

– Я не могу, я его сейчас осажу, – вспыхнув, прошептала телеграфистка и громко крикнула: – А вам не стыдно таким невежей держать себя?

– Не стыдно, барышня, – ответил Кобрян, одним прыжком очутившись у самого окна. – Я всякого осажу и на точку поставлю, кто свой нос суёт туда, где его не спрашивают.

– Вот так пристыдила! – фыркнул в свою сеть старик Кобрян.

Телеграфистка растерялась и сконфуженно ответила:

– А, так вы так – хорошо же!

– Очень хорошо! так и запишите, – упрямо ответил Кобрян.

– Вы так и с женой своей будете обращаться? – окликнула ещё раз уходившего Кобряна телеграфистка.

– Я жену свою за косы таскать буду, если она не в своё дело сунется, – ответил, не поворачивая головы, Кобрян.

– Не знаю же, какая дура за вас пойдёт после этого! – крикнула телеграфистка.

«Только не ты», – подумал старик Кобрян. – «При нашем теперешнем положении, за нас любая купчиха из города с руками и ногами»…

– Чего другого, а этого добра хоть отбавляй, – всё по-прежнему, не поворачивая головы, крикнул молодой Кобрян.

– Ну, так вы с этих пор обо мне забудьте! – окончательно рассердилась телеграфистка.

– А, так вы так, – заговорил Кобрян, быстро возвращаясь назад. – Так не угодно ли вам, на основании инструкции, удалиться из дежурной.

Телеграфистка растерялась и съёжилась.

– Я вам не мешаю…

– Не угодно ли выйти! – упрямо настаивал Кобрян.

Хотя Кобрян стоял перед ней непреклонный и твёрдый, но в его глазах, где-то далеко, далеко, другой Кобрян невольно любовался красивой зарумянившейся телеграфисткой. К тому Кобряну и запротестовала телеграфистка на Кобряна – начальника станции.

Но уже было поздно.

Все были свидетелями, и все с любопытством ждали, на чьей стороне останется победа.

Сторож бросил подметать; стрелочник, бежавший смазывать свою стрелку, остановился с открытым ртом, с самодовольно глуповатой физиономией; дорожный мастер, работавший невдалеке с артелью, подвинулся поближе к месту действия; отец-рыбак, подняв перед собою сеть, внимательно и самодовольно рассматривал на свет всё ту же дыру. В отдалении звякнули шпоры и на платформу, не спеша, начал подыматься по лестнице, звеня и распространяя вокруг себя запах свежей юхты, седой, толстый жандарм.

– Ну, что ж, долго я буду ждать? Иль прикажете жандарма крикнуть?

Кобрян победил. Телеграфистка не выдержала и, расплакавшись, выбежала из дежурной.

Кобрян пошёл дальше. В первый раз, однако, он не почувствовал удовлетворённого чувства после победы. Напротив, в его душе произошло что-то странное и непонятное для него: ему в первый раз стало жалко своего врага… Эти плачущие голубые глазки точно вдруг переселились к нему в грудь и ему казалось, что каждая слеза из них падает прямо на его сердце. Это чувство было так ново для него, что он постарался сейчас же его прогнать, проговорив про себя:

– В другой раз пропадёт охота.

Старик Кобрян, успевший уже за руку поздороваться со своим другом жандармом, услыша сказанное сыном, самодовольно ответил:

– Пропадёт!

– Вы ещё тут?! Расселись со своими сетями! – накинулся на него сын.

– Уйду, уйду сейчас на реку, – засуетился старик.

II

Пропустив оба поезда, скрещивавшихся на этой станции, убедившись, что всё его хозяйство пошло заведённым порядком, т. е. что стрелочник отправился на охоту (добровольные труды на пользу его, Кобряна), что сторожиха (условие при найме) поставила на плиту его горшок со щами, Кобрян свистнул своего сеттера – подарок соседнего помещика,