Палийчук для чего-то коснулся рукой насоса, покачал головой и с разбега спрыгнул в котлован.

— Илько, ордена почернеют! — забеспокоилась Ганна, жена Палийчука.

— Еще лучше заблестят! — ответил он, быстро выливая ведром воду.

— Иван! — Василь Букачук глянул на друга, и оба вслед за Сенчуком бросились в котлован.

— Ох, и пробирает стужа, до самых косточек, — морщится в воде рослый Тымиш Шугай.

Сверху над гуцулами нависает лысина Шкурумеляка.

— Вижу это электричество, вижу, как его ведрами таскают! — хохочет старик. — Ей-богу, напиться им можно, а засветит оно тогда, когда на моей лысине завьются молодецкие кудри.

Палийчук как бы невзначай плеснул на Шкурумеляка водой из ведра, тот отскочил от котлована, обиженно вытащил из кармана размокшую газету.

— Испортил мне все чтение. Тоже… культура!

— А настроение портить — это культура? — смеется Шугай.

— Настроение денег не стоит, — отрезал старик.

— Ганна, бегом за водкой! — неутомимо вычерпывая воду, крикнул Палийчук.

— Сколько взять?

— Сколько донесешь!

— Для этого электричества, Ганна, и спиртозавода не хватит, — покачивает головой Шкурумеляк. — Не натаскать тебе, Ганна, водки.

— Так помогите, — ласково улыбнулась женщина.

— Помочь? — задумался старик. — Тебе — пожалуй. Я и на выборах за тебя, а не за Илька голосовал. Вот он и обливает меня водой…

Вечером, при свете фонарей, у котлована, уже обшитого просмоленными бревнами, гуцулы выпивают по чарке.

— Через две недели, Микола, будет у нас электричество. Ровно через две недели. Приезжай тогда, — хвастается Палийчук другу.

— Приеду, Илько. Осмотрю все твое хозяйство.

— Хозяйство у нас и впрямь справное, — замечает Шкурумеляк, подходя. — Трудодни так и звенят. Только на что же их в это электричество загонять? Ты, Илько, сердись не сердись, а я правду говорю! — и он воинственно задирает вверх клинышек своей бороды.

— Илько, не слушай моего старика: это он с пьяных глаз плетет, — вставляет Шкурумелячиха, дергая мужа за рукав.

— Поглядим, чей верх будет, — старик презрительно косится на жену и направляется к другой группе строителей, чтобы и там кинуть едкое словцо…

В работе и спорах незаметно бежали дни. Больше спорили старики, не веря, что из выдумки Палийчука что-нибудь получится. Однако и они часто наведывались на рукав Черемоша.

Дед Шкурумеляк несколько дней не ходил на электростанцию, но однажды, поругавшись со старухой, решил сорвать злость на ком-нибудь из строителей. Язык у старика был остер, об этом знало все село, и деда не задирали. Надвинув шапку на уши, разгладив пальцами непослушную бороду, которая имела привычку нацеливаться на его противников, старик воинственно засеменил к Черемошу, наперед смакуя, как он будет поговорками да насмешками колоть колхозников и начальство.

Вечерело, с лугов возвращался скот, а на месте стада уже паслись низкие туманы. И вдруг перед самой улицей Шкурумеляк растерянно замер. На столбах вдоль села радугой зажглись лампочки; в окнах вспыхнул свет, маленькая электростанция засияла красочным венком. И эти веселые огоньки смыли со старика весь воинственный пыл. Встревоженно обернувшись, он побежал домой, с грохотом отворил дверь. На шестке подслеповато мерцает плошка, перед почерневшими иконами едва теплится лампада.

— Старуха, почему же это у нас не как у людей — света нет?

— А ты разве не знаешь? — съехидничала жена. — Таким, как ты, насмешникам да придирам не провели электричество, да еще впридачу люди вас маловерами окрестили. Слыхал такое паскудное слово?

— Что ж, выходит и пошутить с Палийчуком нельзя? Не доросли еще у нас молодые до настоящей шутки. — Старик нахмурился и, поведя бородой в сторону хаты Палийчука, заторопился в контору, раздумывая, как бы покультурнее поговорить с председателем.

В правлении колхоза Палийчук, окруженный толпой возбужденных от радости колхозников, говорил по телефону.

— Леспромхоз? Кто говорит? Нельзя ли вызвать из сельсовета Миколу Сенчука? Прошу. Очень прошу. — Лукаво подмигнув, Палийчук вытянулся по-военному и четко заговорил: — Товарищ командир, слышите меня? Докладывает бывший огневик вашего орудия… Есть уже у нас огонь, то есть электричество. Когда приедете в гости? Завтра вечерам? Вот и хорошо. А послезавтра у меня собрание. Как себя чувствует дед Шкурумеляк?.. Говорят, все время жену ругает, что не позаботилась электричество провести. Выходит, она во всем виновата.

— Вот уж и неправда! — откликнулся с порога Шкурумеляк, и по всем углам раскатился хохот.

Старик хотел добавить что-нибудь еще, но все его едкое красноречие, как на грех, запропастилось куда-то, и он по-детски обиженно махнул рукой и выбежал из правления.

Когда хохот утих, Палийчук обратился к электромонтеру:

— Ты что, Данило, не провел, как я приказывал, деду электричество?

— Он надо мной три месяца издевался, так могу же я хоть на три дня одержать над ним верх, — возразил монтер.

— Проведи ему завтра — это и будет твой верх.

— Завтра никак не могу, надо в район ехать.

— Приедешь — проведешь, и не косись на деда: не пристало молодому человеку сердиться по пустякам.

На другой день в сумерки старый Шкурумеляк, держа подмышкой свежие газеты, пришел прямо в хату Палийчука. Потоптался у порога, делая вид, что тщательно вытирает ноги, а на самом деле высматривая, какое настроение у председателя, и пожаловался:

— Так у меня, Илько, глаза болят, так болят, что и небо с овчинку, — заявил он, поджимая рукой непослушную бороду.

— Что же, отвезти вас к врачу?

— Да мне и сам Филатов не поможет! Годы-то уж немолодые, столько десятков, что и за плечами не умещаются.

— Кто же вам может пособить? — спросила Ганна.

— Кто? Твой Илько.

— Я? — удивился Палийчук.

— А Шкурумеляк махнул рукой, решив больше не вилять.

— У меня, Илько, глаза от плошки болят… Проведи уж нам электричество, пускай твой верх будет, — и старик зачем-то потер ладонью лысину.

— Завиваются молодецкие кудри? — расхохотался Илько.

— Да, вроде пробивается что-то, — смутился старик.

Он понял, что электричество у него будет, и уже смело, с молодецкой ухваткой, рванул из кармана бутылку и стукнул ею об стол.

— Хочу, Илько, выпить за твое здоровье и упорство. Таким и я в молодости был… Вам о том и старуха моя скажет. Эго она подзуживала меня, что не будет электричества.

Илько и Ганна рассмеялись, а дед снова придержал рукой бороду и приложил палец к губам.

— Вы уж, смех, пожалуйста, на потом оставьте, а то кто-то сюда идет… О, да это Микола! — Старик поздоровался с