те сами тряслись от страха от одной только мысли, что придет их черед переселяться этажом выше и заново проходить казарменную науку. За это время Сергей и Андрей сблизились еще больше, научившись защищать не только себя, но и своего товарища.

О своей жизни до школы у Сергея были лишь самые смутные представления, словно все те годы прошли  для него в каком-то коконе, только для того, чтобы однажды проснуться здесь. Но иногда, пытаясь хоть что-то откопать в своем прошлом, он находил в своей памяти образы пышнотелой старушки с мягкими, словно тесто, руками, и мужчины с нимбом белых волос. Кто же, кто это мог быть? Это не давало Сергею покоя. Слишком много вопросов беспокоили его.

Вплоть до того самого октябрьского дня 1880 года его мир  был  заключен  в  каменные  стены  казарм,  классных комнат и тренировочных площадок Невской военной школы. Сергей не выбирал свою жизнь, он просто жил, едва отличая один день от другого. В его жизни классные занятия чередовались с боевой подготовкой, военная история, стратегия и география — с верховой ездой, бегом, плаванием и гимнастикой.

Все время, когда кадеты были не на занятиях или в наряде, они занимались боевой подготовкой. Не раз Сергею доводилось плыть под водой холодного даже летом озера Круглое, дыша через соломинку, отрабатывать деревянной саблей приемы сабельного боя и стрелять из лука, который он едва-едва мог натянуть. Когда он станет старше, придет черед упражняться в стрельбе из пистолета и карабина.  

Перед тем как войти в главный корпус школы, Сергей старательно поправил под ремнем свою темно-синюю гимнастерку над такого же цвета форменными брюками и еще раз взглянул на сапоги, чистые ли они. На мгновение он подумал, что еще не поздно, пожалуй, вернуться и надеть форменный мундир и перчатки,  но  потом передумал. Старших мальчиков форма делала только стройнее, но на нем все смотрелось мешком. Когда он вырос из своей старой формы, ему снова выдали форму не по размеру, такую же мешковатую, как и та, старая.

Вновь погрузившись в свои мысли, он не спеша направился по длинному коридору, который упирался в кабинет директора. Последний раз его вызывали сюда четыре года назад. Сергею вспомнилось, как тогда он едва смог вскарабкаться на стул. Наконец, усевшись, почти не доставая ногами до пола, он едва мог рассмотреть над массивным столом самого дядю, но вот взгляд его строгих глаз запомнил хорошо. Как и те несколько слов, навсегда отпечатавшихся в его памяти. «Твой отец, Сергей Борисович Иванов, умер. Он входил в гвардию нашего Государя. Твой отец был казак и достойный человек. Тебе следует старательно учиться, чтобы ты мог быть похожим на него».

Сергей лишь кивнул в ответ. Он не знал, что следует чувствовать и как следует отвечать на такие слова.

«Есть вопросы?» — спросил директор. «А почему он... отец умер?»

Дядя лишь вздохнул в ответ. «Допился он до смерти, вот почему. — Затем его голос вновь стал строгим: — Ступайте, кадет Иванов». Сергей снова оказался в коридоре, не зная, что и думать. Это, наверное, плохо, что умер отец, и в то же время он был горд, что в его жилах течет казацкая кровь. И этот день также стал первым, когда он поверил, что придет день и он станет сильным. Таким же сильным, как отец, тот отец, которого ему так и не довелось увидеть.

Уже стоя перед самой дверью кабинета и занеся руку, чтобы постучать, Сергей услышал приглушенный дядин голос внутри:

- Я не против вашего свидания....хотя не все здесь согласны с моим решением. С жидов-христопродавцев, сами знаете, спрос особый...

— Мне тоже мало симпатичны юдофобствующие солдафоны, — ответил на это незнакомый Сергею стариковский голос.

— Не все солдаты ненавидят евреев.

— А вы? — спросил тот же голос.

— Мне ненавистна лишь слабость.

— А мне — невежество.

— Я не настолько невежествен, чтобы попасться на ваши жидовские штучки, — сказал директор.

— А я не настолько слаб, чтобы струсить перед вашей казацкой бравадой, — не уступал старик.

Сергей воспользовался минутным молчанием и трижды постучал в тяжелую дубовую дверь.

Она открылась, и Сергей увидел своего дядю с незнакомым стариком.

— Знакомьтесь, кадет Иванов, — резко бросил дядя. — Этот человек — ваш дед.

Белоголовый старик поднялся навстречу Сергею. Его лицо лучилось счастьем, а губы мягко шептали, словно приветствовали его каким-то незнакомым именем:

— Сократес... мы все-таки свиделись... мой Сократес...

.2.

Гершль протянул руки, чтобы поскорее обнять своего внука. Когда же увидел, что мальчик не узнает его, сжал его руку в своих старческих ладонях:

— Здравствуй... Сережа. Вот мы и встретились. Я так давно собирался навестить тебя, вот только... ну вот, теперь ты знаешь, кто я.

Директор оборвал его на полуслове:

— Отправляйтесь в казарму, кадет Иванов, и соберите все, что вам может понадобиться в увольнении. Вы идете в увольнение на два дня.

— Что же касается вас, — обратился он к Гершлю, — то вы отвечаете за то, чтобы в воскресенье пополудни мальчик был в школе. Ему нужно готовиться к занятиям. Я не хочу, чтобы он вырос... как вы говорите... невежей.

— Конечно, конечно, — сказал Гершль, не выпуская из рук ладошку мальчика. — Нам всем нужно учиться, много чему учиться...

Директор только рукой махнул, давая понять, что не задерживает их. Сергей что было духу бросился в казарму собирать свои вещи. А потом началось его увольнение. Они с дедом бок о бок шли по долгому темному коридору, вышли через железные ворота, и через поле, по заснеженной дороге — к поросшему леском холму.

Восьмидесятилетний Гершль — на самом деле он перестал считать свои годы после того, как умерла Эстер, — двигался шаткой походкой, зато Сергей летел, как на крыльях. Он то забегал далеко вперед, то снова останавливался, чтобы дед мог догнать его, сбивал снег с веток и, словно опьяненный нежданной свободой, жадно вдыхал морозный воздух. Он не знал слов, которыми можно было выразить его восторг. Ведь он, оказывается, был ничуть не хуже тех, других кадетов, что оставались сейчас в школе. У него тоже есть в этом мире свои близкие люди. У него тоже есть семья.

Они петляли между деревьями, пока тропа не вывела их к внушительного вида валуну, возвышавшемуся как раз у основания каменистого, поросшего лесом холма. Гершль вытащил карту из внутреннего кармана своего потертого пальто и показал ее мальчику:

— Вот твоя школа, видишь? А вот этот валун, он тоже отмечен на карте. А вот сюда мы с тобой направляемся, — Гершль