пыталась понравиться всем: матери, отцу, монахиням, которые преподавали ей катехизис по субботам, священникам, выслушивавшим ее исповеди по пятницам, учителям и всем родственникам. Она долго верила, что так ей удастся изменить отношение матери, заставить отца быть менее суровым. Но ничего не помогало. Все внимание матери было сосредоточено только на ней, Терезе. А отец не скрывал своих подозрений и неодобрения, исправлял ее произношение, не позволял ей употреблять жаргонные словечки. Другие дети называли ее «воображалой».

«Если бы только родители все обо мне знали! Они бы умерли, — решила про себя Тереза, — они бы просто умерли». Ее мучили стыд, чувство вины за свое вызывающее поведение, и, что было хуже всего, она испытывала смертельный ужас из-за того, как прожила этот последний год. Все изменилось после того, как Тереза поняла, что не добьется ничего, если и дальше будет пытаться угодить всем.

Родители сами во всем виноваты! Как сказала Мими, от обстановки в доме Терезы затошнило бы даже кошку. Терезу домашняя атмосфера безумно раздражала, она все время оставалась в напряжении, и от этого ей хотелось закричать, перебить всю посуду, схватить кухонный нож и вспороть все эти хорошенькие пухлые подушечки на ее постели, чтобы перья разлетелись по всей комнате, устилая пол плотным ковром.

Не было ни минуты, когда она могла бы свободно вздохнуть. Но главное, она никогда не чувствовала себя в безопасности. Как отчаянно мечтала Тереза хотя бы о дне, часе, даже минуте безопасности, когда бы ни с чем не сравнимое давление сменилось спокойным, исполненным любви одобрением.

Как раз накануне она неожиданно увидела мать в школе. В полутемном зале, где шли репетиции пьесы, Агнес сидела в последнем ряду, забившись в угол. Никто, кроме дочери, ее бы и не заметил.

— Мама! — сердито воскликнула Тереза, вернувшись домой после уроков. — Ты же обещала мне никогда этого больше не делать!

— Тереза, матушка О'Тул разрешила мне посидеть при условии, что меня никто не увидит. Никто меня и не видел, ни одна живая душа.

— Никто, кроме меня. Как, по-твоему, я могу сконцентрироваться на игре, когда знаю, что ты следишь за каждым моим движением? Всю мою жизнь ты не спускаешь с меня глаз! С тех самых пор, как я получила первую роль на утреннике в детском саду. Я терпеть этого не могу! Так мне намного труднее! Сколько раз я говорила тебе об этом, но ты не желаешь меня понять и оставить в покое!

— Ничего страшного, — холодно ответила Агнес. — Для тебя будет прекрасной тренировкой, если ты научишься не обращать на меня внимания. Когда ты начнешь играть на сцене ради денег, на тебя будут смотреть все, а не только я. Никто не играет перед пустым залом. По крайней мере, ты знаешь, что я настроена благожелательно.

Тереза в отчаянии посмотрела вслед матери, отправившейся на кухню. Агнес была преисполнена уверенности в своей правоте.

«Если бы не Мими, — думала Тереза, — я бы, кажется, не вынесла. Легко ли оставаться хорошей маленькой девочкой для своего отца и нести тяжкое бремя того, что ты мамина „гордость и радость“.

Приходя к Мими делать уроки, Тереза убегала от гнетущей атмосферы собственного дома. Ее подруга жила в богатом, роскошном особняке, который произвел на Агнес неизгладимое впечатление, хотя та в этом так и не призналась. Тереза и Мими, единственные дети в своих семьях, стали друг для друга как сестры. А миссис Петерсен, симпатичная, легкомысленная, дорого одетая, с высветленными прядями в пышных волосах, после обеда была слишком увлечена игрой в бридж или гольф, чтобы задуматься о том, на что способны две школьницы, предоставленные сами себе.

— Тереза, радость моя, ты так хорошо влияешь на Мими, — говорила она обычно, если возвращалась раньше, чем Тереза успевала уйти домой. — Без тебя моя дочь никогда не делала домашних заданий.

Но миссис Петерсен и представить себе не могла, с какой быстротой и легкостью девочки справлялись с уроками. Обе были очень способными, и, поделив задания пополам, они за час заканчивали все. Покончив с уроками, они «вели себя как взрослые и набирались опыта». Так называла это Мими.

В баре у Петерсенов никогда не переводились спиртные напитки.

Тереза и Мими отливали немного из одной какой-нибудь бутылки в стакан Мими для зубной щетки, доливали бутылку водой и возвращались к Мими в комнату. Они запирали дверь и по очереди медленно потягивали спиртное, хихикая, как сумасшедшие, и докладывая друг другу о возникающих странных ощущениях.

Девочки никогда не наливали дважды из одной и той же бутылки и никогда не осмеливались предпринять второй за вечер налет на бар просто из опасений, что они не справятся с еще одной порцией. Они всегда проявляли максимум осторожности — чистили зубы и полоскали рот, до того как мать Мими возвращалась домой.

Супругам Петерсен было немного за тридцать, и эта пара не перестала радоваться жизни, как с гордостью сообщила Терезе Мими. Исследуя спальню, девочки обнаружили обширную коллекцию «Пентхауса» и журнальчики меньшего формата с названием «Вариации», где печатались коротенькие эротические истории и безумные письма издателю. Два ящика в гардеробной миссис Петерсен были заполнены очень сексуальным, соблазнительным нижним бельем. Мими и Тереза отбирали себе крошечные кружевные трусики, подвязки и тонкие чулки, вызывающие бюстгальтеры, прозрачные шифоновые ночные рубашки и быстренько утаскивали добычу в комнату Мими. Там они бросались примерять все подряд. Для полного триумфа надевались старые выходные туфли на высоких каблуках, тоже позаимствованные у миссис Петерсен.

Но, разумеется, даже Мими пришлось признать, что в двенадцать лет они были еще слишком малы и неразвиты, чтобы выглядеть должным образом в сексуальном нижнем белье. Но если подвести глаза, поднять крохотные грудки вверх и отклячить зад, то можно было представить, как ты будешь выглядеть через пару лет.

Что же касается «Пентхауса» и «Вариаций», то девочки обнаружили, что некоторые сюжеты завораживают, от них начинает сильнее биться сердце. Тереза все время думала о тех запретных, в высшей степени возбуждающих вещах, которыми мужчина и женщина могут заниматься вместе, за исключением тех минут, когда ей приходило в голову, что за это она непременно попадет в ад после смерти.

Удивительно, размышляла Тереза, с каким хладнокровием ей удается лгать священнику на исповеди. Она рассказывала лишь о незначительных грешках, стараясь не дышать спертым воздухом крошечной, обитой красным плюшем будки-исповедальни в старой церкви. Но сама-то Тереза знала правду. Вне всяких сомнений, она предавалась греху вожделения, обжорства и неумеренного питья