И вот однажды случилось то страшное и непреодолимое, что Василия Ивановича всегда приводило в трепет. Произошло оно неожиданно и просто.
Это было за обедом. Как обычно, ели молча, не глядя друг на друга, и каждому было не до еды. Вовка пролил на скатерть суп. Василий Иванович вдруг вспыхнул, накричал на него, принялся осыпать упреками Надю, Варвару Петровну, что они не умеют воспитывать детей. Случай с супом был искрой, которая произвела вспышку давно накопившегося грозового разряда.
Надя бледная, растерянная встала из-за стола.
- Это, наконец, невыносимо! Ты стал деспотом, - сказала она.
- Это вы деспоты! Вы все делаете мне назло, - крикнул Василий Иванович.
Тетя Варя заплакала и вышла на кухню. Вовка и Наташа последовали за нею, боязливо оглядываясь на отца.
- Мне стыдно за тебя, - говорила Надя, стараясь казаться спокойной. Она предчувствовала, что сейчас произойдет то, что с тревогой и тоской в доме ожидали все.
- Дура! - запальчиво крикнул Василий Иванович. Надя покачнулась, как от неожиданного удара в лицо, вцепилась левой рукой в край стола, правой прикрыла глаза. Она едва держалась на ногах. Опомнившись, она сказала:
- У тебя не хватает мужества признаться, почему ты ненавидишь всех нас. Так знай же, твой дом для меня и твоих детей стал проклятым местом. Ты не можешь понять, как все это отвратительно.
- Тебе не нравится мой дом? Тебя никто здесь не держит.
- Хорошо, мы уйдем. А как же дети? Подумал ли ты хоть раз об этом? - Надя, не дождавшись ответа, вышла из комнаты.
Потрясенный ссорой, Василий Иванович опрометью выскочил из дома и быстро пошел по улице, не зная, куда и зачем идет. Свернул к речке, перешел мост и направился в сторону леса, часто спотыкаясь о кочки.
Была ранняя весна, из земли пробивались зеленые иглы травы. Цвели уже ярко-желтые цветы - вестники весны. Ослепительно сияла голубизна неба. С юга дул теплый ветерок.
Василий Иванович не заметил, как вошел в сосновый бор, где еще кое-где белели слежавшиеся сугробы снега. Пахло смолой, звенели голоса синичек. Василий Иванович остановился, посмотрел по сторонам, как бы не понимая, как очутился здесь. Гримаса боли исказила его бледное, растерянное лицо. Он заскрипел зубами и повалился на сухую хвою под двумя сросшимися корнями соснами. Припав лицом к земле, пахнущей сыростью и прелью, он плакал навзрыд.
Только здесь, в лесной тиши, под ярко-голубым, девственно чистым небом, наедине со своей совестью, Василий Иванович вдруг понял и почувствовал всю свою несостоятельность.
- Подлец я, негодяй, трус, - обличал он себя.- Надя права, от меня отвернулись товарищи, дети, родители. В семье я стал деспотом. Пышкин считал меня лучшим другом, а я обесчестил его семью. Лгал всем, обкрадывал себя. Подлый и гадкий я человек, достойный презрения…
Он плакал, и слезы очищали его душу, как весенний дождь омывает землю, как весенний ветер проветривает затхлую комнату, где за зиму скопилось много пыли и паутины. Почему же до этого он не понимал всей той подлости, которая постепенно накапливалась в нем? Разве он законченный подлец? Ведь еще зимой, когда он возвращался из Москвы, он чувствовал себя очищенным от мерзости.
Василий Иванович понял, что если он потеряет Надю, детей, то навсегда погрязнет в своих пороках. Сегодня он грубо оскорбил жену, недавно оттолкнул от себя товарища. И вот теперь он лежит распростертый на земле, жалкий и одинокий. Как же это могло случиться?
Сейчас Василий Иванович ненавидел и Валентину, и Тасю, но больше всего ненавидел и презирал себя. Было такое ощущение, что его бросили в зловонную клоаку, и он не может сам выбраться из нее, а поблизости ни одной живой души.
Долго Василий Иванович лежал на земле. Голубой мрак леса перешел в густые лиловые сумерки. Стало холодно, он встал и тихо побрел к городу.
- Нет, я не конченный еще человек. У меня хватит мужества взять себя в руки, - говорил он. - Надо быть круглым идиотом, чтобы бросить семью, лишиться товарищей, родителей. Глупец я, безумец.
Выйдя на поляну, Василий Иванович посмотрел на небо. Там, в далекой, всегда манящей высоте тепло мигали весенние звезды. Они всегда успокаивали его. По сравнению с этими мириадами неизведанных миров мысли и чувства казались ничтожными, а сам он пылинкой в космосе. Глядя на звезды, Василий Иванович вдруг почувствовал в себе то хорошее, что было еще в нем.
«Валентина красива и умна. Но я все равно разлюблю ее, как разлюбил Тасю. Она уедет с глаз, и все станет на свои места», - думал Василий Иванович. Он помирится с Надей, с отцом, попросит у Николая прощения. Он снова пойдет на завод…
- Надя, родная, прости…
Василий Иванович возвращался домой с одной мыслью, с одним намерением: доказать всем, что он еще не окончательно потерянный человек.
Охваченный новыми, радостными мыслями и надеждами, Василий Иванович все время ускорял шаги. Вот и дом. Торопливо вбежал по лестнице на третий этаж. Дверь была заперта. Первое, что бросилось ему в глаза, - это темнота, пугающее безлюдье комнат.
- Не может быть! - испуганно прошептал он. Включил в прихожей свет. Ворвался в одну комнату, другую. В кабинете на столе лежала записка. Он схватил ее. Строчки прыгали перед глазами.
«Я ушла с детьми, чтобы никогда больше не встречаться с тобой. О детях не беспокойся, я сама воспитаю их. А ты все-таки подумай о себе. Надя».
Василий Иванович схватился за голову и долго стоял в оцепенении. В памяти промелькнула вся его совместная с Надей жизнь. Сколько в ней было хорошего, радостного! И вот теперь у него нет самого дорого в жизни - семьи. На душе сразу стало пусто и тоскливо. Случилось то, чего он недавно желал, а сейчас, когда оно случилось, вдруг понял безвыходность своего положения. В эти минуты он почувствовал, что потерял то, без чего немыслимо жить.