Получая разные таинственные поручения, они исполняют их с привычной аккуратностью, хотя и берут за это страшный комиссионерский процент. К таким личностям принадлежал рыжебородый, здоровый мужик Кузьма Захаров, выдававший себя за какого-то финляндского уроженца.
Желая отыскать для своего друга какого-нибудь блаженного, Иван Петрович прежде всего обратился к Кузьме.
– Помнишь, Кузьма, ты мне говорил про блаженного, что тридцать лет акридами и диким медом питался. Жив он теперь?
– А что, нужен он вам?
– Да, в один дом просили.
– Это можно-с.
– Ты говоришь, он в веригах?
– Как же, в железных веригах.
– А тяжелые они?
– Помилуйте, как же не тяжелы.
– И в тело вросли?
– Как есть в самое тело.
– Это хорошо…
– Одно слово – блаженный человек.
– То-то!
У Кузьмы много было на примете всяких блаженных, с веригами и без вериг. Поэтому ему недолго пришлось разыскивать: через три или четыре дня он привел на двор Ивана Петровича грязного, оборванного человека с длинными волосами, прикрытыми замасленной скуфейкой[10], и с узенькими плутовскими глазами на жирном, обрюзгшем лице. Блаженный прихрамывал на обе ноги и, ковыляя, опирался на длинный посох.
– Привел-с, – доложил Кузьма…
Блаженный вошел и, не обратив никакого внимания на хозяина, по обыкновению начал класть поклоны в правый угол.
– Где же ты живешь, добрый человек?
– Между добрыми людьми, милостивец; свет не без добрых людей!
– Есть у меня хороший человек: он тебя, по добродушеству своему, приютит и накормит…
Так юродивый попал к Петру Иванычу. Но сверх ожидания торговые дела его нисколько не поправлялись, а, напротив, шли день ото дня хуже и хуже…
Петр Иваныч терпел, хотя и не верил, что юродивый может сколько-нибудь исправить его торговые неудачи. Но он кормил и поил блаженного потому, что это не составляло для него особенного расхода и, кроме того, он этим хотел угодить своему старинному другу.
Но однажды вышел такой случай. Петр Иваныч получил в присутствии юродивого значительный куш денег в уплату по какому-то старому векселю. Положив их в ящик, который запирался на висячий замок, хозяин куда-то вышел. Все это очень хорошо заметил юродивый и, рассчитывая, что Петр Иваныч не воротится домой по крайней мере час, решился воспользоваться случаем. Но, к счастью, это ему не удалось.
Петр Иваныч забыл какую-то вещь в своей комнате, хватился ее на полдороге и воротился домой через каких-нибудь десять минут. Что же он застал? Сундук был открыт, перед ним в смущении стоял юродивый с пачкой денег в руках; на полу валялся топор и сбитый замок.
– Что это?.. Ах ты, мерзавец!
Юродивый вздумал было войти в свою роль и выкинуть какой-то кунштюк[11], но свалился на пол под ударом здорового кулака.
– Ты грабить меня вздумал за мою хлеб-соль! Полицию позовите!
Юродивого связали и сдали по принадлежности. Петр Иваныч сейчас же отправился к своему другу, который ему рекомендовал такое хорошее, симпатическое средство для успеха в торговле.
– Ну, удружил!
– А что?
– Чуть было не обокрал меня твой хваленый юродивый! Подлец этакой!..
– И верить не хочу! Все это напраслина одна: тебе наврал кто-нибудь!
– Своими глазами видел.
– Не говори, Христа ради! Может, что-нибудь подобное было, а не то. Может, он так что-нибудь от юродства сделал.
– Украл просто.
– Полно врать! – сердито сказал Иван Петрович.
– Ну, так дурак же ты после этого!
– Я дурак?
– Да, ты!
– Тьфу!
Иван Петрович плюнул на жилет своего приятеля… Что после этого произошло, неизвестно; только Иван Петрович несколько дней не выходил да в городе ходили слухи, что два друга передрались и что Петр Иваныч весьма изрядно помял бока Ивану Петровичу.
Иван Петрович рассвирепел. Он не только не мог видеть своего врага, даже не мог произносить его имени. День и ночь Иван Петрович только и думал о том, как бы ответить своему недругу. Между тем, пришла осень. Последняя торговая операция Петра Иваныча имела такой блестящий успех, что о ней заговорили в городе, и дела его сразу не только поправились, но даже сделались лучше прежнего.
Иван Петрович скрежетал зубами. Враг его шел в гору. Зависть и жажда мести не оставляли его в покое. Как человек суеверный и не совсем разумный, да еще под влиянием ошеломившей его злобы, он остановился на симпатических средствах и решился при помощи каких-нибудь заклинаний и зелий, что называется, испортить Петра Иваныча.
«Тысяч не пожалею, – думал Иван Петрович, – изведу его, окаянного…»
Он знал из сказок, что многие колдуны превращают своих жертв в собак, кошек и других животных, и Ивану Петровичу крепко захотелось видеть своего врага в собачьей или кошачьей шкуре.
Послан был кучер за Кузьмой.
Финляндский уроженец не заставил себя дожидаться и явился перед Иваном Петровичем как лист перед травой…
– Есть у тебя ворожеи знакомые?
– Как не быть.
– Хорошие?
– Всякие есть.
– Мне надо такую, чтоб она могла… (Иван Петрович начал шептать что-то на ухо Кузьме.) Есть такая?
– Трудно такую найти.
– Найди, я денег не пожалею: двести, триста рублей отдам, только чтоб это так было, как я хочу.
– Знахари-то хорошие теперь почти все вывелись на Москве.
– Найди.
– Есть у меня один на примете: много сведущ, да не знаю, может ли и он это сделать.
– Вот тебе за хлопоты, – сказал Иван Петрович, подавая Кузьме красненькую бумажку. – Сделай для меня!..
Это время совпало с тем временем, когда Степан Кузьмич бродил в Москве без всякого дела и приискивал себе занятия. Наружность у него была мрачная, представительная, так что даже внушала страх некоторым московским барыням. Вообще он как нельзя больше подходил к роли такого знахаря, который может обращать людей в собак и кошек. Кузьма был немного знаком с ним, отыскал его и познакомился с ни ближе.
Иван Петрович начал чуть не каждый день посещать Степана Кузьмича, который с большим тактом исполнял роль знахаря и колдуна. Кузьме беспрестанно делали поручения – то достать волосы Петра Иваныча, то снять его след, и много перебрали денег и знахарь и комиссионер. Перебрали бы и больше, да Иван Петрович в один прекрасный день переселился к прадедам от кондрашки, которая хватила его именно в то время, когда он уже готовился узреть своего недруга в собачьей шкуре, сидящего на цепи около собственной подворотни.
Степан Кузьмич с этого и пошел в гору.