будет, не бойтесь, — успокоил ее Тонько и наклонился к учителю. — Я вам хочу кое-что сказать…

— Что, Тонько?

— Я перерезал проволоку, — прошептал мальчик.

"Да, поступок, достойный будущего священника!" — подумал Ян и тоже шепотом ответил:

— Хорошо сделал, только молчок, никому ни слова.

Цилька, стоявшая в дверях, зевнула во весь рот.

— Как я хочу спать, — она прикрыла рот ладонью. — Пока кормила Анульку, чуть не уснула.

Вильма взяла дочь за плечи и втолкнула в комнату:

— Немедленно раздевайся и ложись!

Дочь не возражала.

Вильма вынула из духовки калач, испеченный для сына-солдата, осмотрела его со всех сторон, хорошо ли он пропечен, не бледна ли корочка, и проворчала, чтоб слышал зять:

— Не спать четыре ночи — это и скотина не выдержит!

Ее глаза встретились с глазами зятя. Они враждебно глядели друг на друга.

"С тех пор как я дома, мы еще ни разу не остались с Цилькой наедине", — подумал Ян и сам испугался этой мысли — она была хуже боли в ноге. Он снова взглянул на тещу. Лицо ее было угрюмо, сурово и печально. Так печально, что Янко на минуту даже охватила жалость к этой старой женщине. Но злость взяла верх над жалостью. Сегодня он окончательно убедился, что именно теща управляет его супружеской жизнью, это из-за нее Цилька вздрагивает, как только он к ней прикоснется, это она следит за тем, чтобы дочь не подпускала к себе мужа.

Стоя на пороге, он раздумывал, не пойти ли ему в шинок к Шнопсеру. Все беды сразу — и война началась, и Цилька опять ушла спать без него. Даже спокойной ночи не сказала!

Дождь усилился. Учитель уселся на крыльце, вспоминая, как сиживал тут с Цилькой после свадьбы, как они смеялись и шутили, как подставляли во время дождя босые ноги под водосточную трубу. Все теперь стало безразличным. Он совсем уже было собрался отправиться вслед за тестем, но в этот момент к нему подсел Тонько.

— Вы здесь, зять! — окликнул он его.

Мальчик доверчиво поведал Яну о своих школьных делах; о том, что он больше всех предметов любит физику, а меньше всего — закон божий, что директор их — человек несправедливый, о том, кто из учеников получит награды, а кто провалится, куда поедет их класс на пикник…

У Яна потеплело на сердце, он забыл о своих невзгодах и нежно обнял мальчика за плечи.

— Тонько, девять часов! — крикнула мать.

Но они не откликнулись.

Потом учитель рассказывал Тонько о большом мире звезд и маленьком мире атомов, и это привело мальчугана в восхищение. Оказалось, что огромные расстояния разделяют не только планеты, но и электроны. Это еще больше поразило воображение Тонько.

— Половина десятого, Тонько! — снова закричала мать, и опять они оба промолчали.

Потом разговор зашел о том, что два года назад было исключено из учебных программ всех городских училищ, — о предках человека, живших миллионы лет назад.

Тут Вильма Кламова выскочила на крыльцо, будто ее оса ужалила.

— Я кому сказала? Спать! — Она схватила сына за плечи и потащила в дом.

Это означало, что она все слышала и что ей понравилось все, но только не конец разговора.

Ян Иванчик вошел в дом.

На столике у кровати горел ночничок. Цилька и Анулька спали, повернувшись лицом к открытым окнам.

Он тихо лёг, покрылся стеганым одеялом и осторожно коснулся Цилькиной руки.

— Не будите меня еще, матушка, — сквозь сон пробормотала она.

Ян отнял руку, огорченный тем, что даже и во сне жена думает не о нем, а о матери. Теперь его задевала каждая мелочь, то, на что он раньше не обратил бы внимания… Он стал считать до тысячи. Он всегда так делал, когда его мучила бессонница, и засыпал обычно между второй и третьей сотней… Но сегодня он досчитал уже до пятисот, а сон все не шел. Ян слышал, как подвыпившие мужчины вышли от Шнопсера, обругали дождь и весело приняли решение вернуться в шинок. Домой отправился только Венделин Кламо. Когда Ян досчитал до восьмисот, в кухне послышалось тещино ворчанье, но и оно прекратилось, как только заскрипела кровать, — железнодорожник укладывался подле жены…

Тысяча… В доме тихо, только дождь стучит по крыше да вода бежит по водостоку… Вторая тысяча… Дождь бьет по мостовой… Нет, на Цильку он не мог сердиться — он знал, видел, как все сразу навалилось на нее… Он даже упрекал себя — ведь она действительно не спала несколько ночей подряд… Однажды — он еще не был тогда женат — он не спал во время масленицы две ночи и от усталости буквально падал… Но что делать, если Цилька разлюбила его? Он вернулся из больницы, и она ни разу не взглянула на него ласково, не обняла его… А ведь ему так мало надо! Пусть бы она сказала только: "Вот выздоровеет Анулька…" Если бы он услышал от нее эти слова, он бы все вытерпел… А ведь было время, и не так давно, когда Цилька сама звала его к себе… Прежде он всегда верил, что мечты сбываются. А теперь? Теперь он убедился в том, что жизнь и мечта — совсем разные вещи.

— Цилька! — шепнул он и погладил жену по плечу.

— Очень прошу тебя, оставь меня… Я как мертвая…

Ему показалось, что перед ним захлопнули двери родного дома. В детстве, когда он считал себя несправедливо наказанным, он всегда грозил родителям: "Вот умру — будете плакать!" А что случилось бы теперь, если бы он истек кровью под ножами гардистов? Теща? Она бы выдала Цильку за другого, хорошего, более покорного и уважаемого человека. А Цилька? Она бы нашла утешение в Анульке… Он так жалел себя, так сокрушался, что у него даже слезы потекли по щекам. Началась война, мобилизация, его призовут. Цилька будет рыдать, а теща испечет калач… Вот когда они будут жалеть его, оплакивать… Внезапно ему стало стыдно за глупые мысли… В какой-то книге он прочел: "Кто доставляет другому радость, приближает к себе любовь, а кто этого не делает — отдаляет ее от себя…" Дает он Цильке счастье или мучит ее? Но что он сделал ей плохого? Чем обидел? Почему же она перестала любить его?

Он погладил спящую жену по волосам.

— Янко, — вдруг сказала она, — возьми мою руку, я хочу знать, что ты мой.

Его залила радость. Значит, он ошибался… Значит, напрасно мучил себя… Он коснулся ее волос губами и вдохнул их запах… Грусть и отчаяние прошли… Даже храпевшая в кухне теща показалась ему не такой чужой… Дождь весело стучал по шиферной крыше, весело стекал по водосточной трубе, весело бил по мостовой.

На улице послышались торопливые шаги, кто-то тихо стукнул в окно.

— Пани учительница!

Ян отпустил руку жены, встал, распахнул окно и увидел на тротуаре человека в плаще.

— Что вам надо от учительницы? — спросил он.

— Это я, Штефан Гаджир, пан учитель.

— Что случилось?

— Шимон Кнехт сидит пьяный на