этом думает. Ветер — ему в лицо, а у нее капюшон с головы. Посмотрел ей в глаза. Обо всем догадалась.

— Действительно? — глянула на него, надвинула капюшон. Движением мягким, спокойным, ловким, и одним лишь этим движением стала в тот миг сильнее его. И добавила:

— Не надо на меня кричать, я и есть та самая заблудшая овечка. Если станете кричать, я могу заблудиться окончательно, и как вы это объясните своему Богу?

Свисток человека в черной кожаной куртке оповестил о начале игры. Мальчик в зеленом выбросил мяч на поле.

— Действительно то, — продолжала она, — что в этом городе пятьдесят пять тысяч жителей, знаменитая хоккейная команда и сильнейшие пловцы Польши. Еще здесь тренируется лучшая в стране пара фигуристов.

— Вы — спортивный репортер?

— Нет, актриса, и у меня действительно есть некая идея, только я не успела ее до конца продумать, потому что вы помещали.

Резко подняла большой палец. Священник посмотрел на поле.

— Совместные тренировки и товарищеский матч в борьбе с забвением, не так ли? Мне всегда казалось, что с забвением надо бороться напоминанием, а не футболом.

Собралась было уйти, и тут забили первый гол.

— Oświęcim, zwycięstwo, zwycięstwo, — кричали девочки, а мальчики в восторге крутили козырьки бейсболок. Лена обернулась:

— Что это значит?

— Освенцим, победа, победа, — ответил он.

За день до этого, в четверг, она притормозила свой «вольво» прямо у него перед носом. По номерам понятно, что приехала она с его родины, из дождливой местности на краю Рура. Темные дома, шиферные кровли, строгие гардины, унылые воскресенья. Люди оттуда обычно уродливы. Она — нет. Ее улыбка говорила: не знаю, к чему бы это, но все получится. Выглядела усталой, когда расправляла юбку, прислонившись к дверце машины. И лет на четырнадцать-пятнадцать его моложе, значит, тоже не молодая. Заговорила с ним на гостиничной лестнице, пока он прощался с группой из Фирзена. Помешала ему махать. Когда группы уезжают, он их особенно любит. По мере отдаления многие — особенно девушки — словно оживают в памяти. А все из-за прощания. Он любил прощаться, любил и раньше. Это придавало смысл его жизни.

— Найдется здесь номер? — качнула головой в сторону панельной коробки за его спиной.

Улыбнувшись ей коротко и сдержанно, сообщил, что эта гостиница, по его сведениям, только для молодежи. Показал пальцем в сторону вокзала и сказал про «Глоб»: мол, там лучше спросите. А она смотрела на его шею. Тонкая шея торчит над белым воротничком-стойкой, и легко краснеет, и вовсе не только из-за бритвы. Ветер над ними, в ветвях старого высокого дерева. Он, ясно, и сам-то большое черное пугало, но задачи священника это облегчает. Выдержал ее взгляд. И тут загудел автобус. Зажмурилась, чуть подалась назад, с солнца. Глаза ее совсем в тени, а рот у самого краешка тени.

— Скажите, как ваше имя, господин пастор, и я скажу вам мое.

И снова загудел с упреком фирзенский автобус. Он поднял руку. Она отпрянула. Потом продлила это движение, прикрывая свой легкий испуг, и одним рывком через голову стянула свитер. И стоит там в одной майке. На плечах по две тоненьких бретельки. А ему это неприятно.

В одиночестве, без людей, сложились его привычки. С людьми он, по сути, столкнулся только однажды. Работая над диссертацией, в сумерках он регулярно гулял в парке за библиотекой. Для его натуры это всегда критическое время суток. И вот однажды вечером двое полицейских задержали его как карманного воришку. Даже руку ему заломили, когда он в изумлении попытался оправдаться. Спустя тридцать минут в участке отрицательно вертела головой старая дама. Нет, не тот. Нет, несмотря на бороду и кожаную куртку. Шел 1972-й год, и локоны старой дамы отливали фиолетовым. С тех пор в его жизни не случалось значительных происшествий. И здесь, в О., где он живет вот уже пять лет, — тоже.

Фирзенский автобус свернул за угол, а женщина все еще стояла. На правом плече сдвинула бретельки поближе, будто хочет прикрыть участок кожи между ними. Плечи освещены блеклым полуденным солнцем. Солнцем, которое напоминает ему о снеге. Такого с ним еще в жизни не бывало. Делал, что делает, об этом и размышлял, а при виде женщины думал: «женщина», именно эта, и никакая другая.

— Лена, — представилась Лена.

— Францен, — представился он. — Рихард Францен, здешний священник, пастор.

— Пастор, — повторила она. Взгляд на нее, сверху вниз. Роста она небольшого. Долгий взгляд его не отвела равнодушной улыбкой.

На своем польском «фиате» он поехал впереди ее «вольво», чтобы показать дорогу к отелю. На душе неспокойно, и плохо и хорошо. Даже у «фиата» звук взволнованный — старческая немощь. Резко затормозил перед ближайшим светофором, а она вплотную к нему сзади. Молодая мамаша в красных высоких босоножках толкала красную коляску прямо перед его капотом. Голый плоский живот виден из-под короткой майки, а взгляд мрачный. Волосы на голове желтые, и в замысловатой прическе сидят пятнадцать, а то и двадцать пестрых бабочек-заколок. Рядом муж в тренировочных цвета пивной бутылки. «Не везет полькам с мужьями, ксендз Рихард, — сказала ему однажды прислуга-полька, — да, ксендз Рихард, мучаются наши женщины, а мужья у телевизора дрыхнут».

Глянул в заднее зеркало. Лена тоже наблюдала за парой. Светофор переключился на зеленый. Она резко тронулась с места, тут же свернула с дороги и исчезла за ближайшим поворотом. Значит, провожать ее не нужно? Озадаченный, проехал вперед еще немного, развернулся — и за ней в переулок. Повернутая вниз стрелка, указатель к молодежному центру. Поставила «вольво» и идет себе ко входу под буками, не запирая водительской двери и не оглядываясь в поисках взволнованного «фиата». А тот, в нескольких шагах, с включенным мотором; священник опустил стекло и, перекрывая шум, крикнул:

— А как же гостиница «Глоб»? Девушка, подождите!

Но та уже в стеклянных дверях молодежного центра. Потащился за ней в холл через усыпанную гравием автостоянку, где по-дневному вытянуты тени деревьев.

Кажется, она поздно заметила молодого человека, шедшего ей навстречу, и застыла в неуклюжем повороте тела. Этот молодой человек слишком для нее молод. «Какое лицо капризное, — подумал священник, — но так смотрит, будто ее и ждал. Вот именно здесь. Сразу после школы и близко от Украины». Обернулась. Беспомощно? Смущенно? Самозабвенно? В ожидании, нетерпеливо. Замерло в повороте тело. И священник видел, как человек этот к ней подходит, видел, как она уклонилась было, но взяла потом дело в свои руки. Как она встал вплотную к стене, а он к ней вплотную, будто уже в нее входит. Видел лицо избалованное, но все-таки абсолютно мужское.