Гурам Батиашвили

Предисловие: Свои и чужие

Гурама Батиашвили всегда мучила судьба Грузии в периоды исторических переломов — будь то события, предшествующие подписанию Георгиевского трактата, определившего союз с Россией, заговор 1832 года или воцарение правительницы Грузии Тамар. Так было еще в давние советские времена, когда его знали прежде всего как автора современных пьес, шедших на разных языках в разных театрах Советского Союза. Он был одним из любимых авторов московского журнала «Театр», где мы и познакомились с ним почти тридцать пять лет назад.

Он был одним из тех («первым среди равных» должен назвать Бадри Кобахидзе, изысканного красавца, актера и режиссера, нашего общего с Гурамом незабвенного друга), кто открыл мне Грузию не только как страну ликующего застолья и пенящегося искусства, благословенный оазис в регламентированной советской жизни, но как землю, величественную своей трагической историей, рождавшей героев и мерзавцев, историей, которая знала бездны предательств и падений, — и высоты тиранических, подвижнических усилий, в конечном счете спасших эту страну от окончательного исчезновения с географической и политической карты мира.

История Грузии притягивала и манила Гурама Батиашвили своими неизбежными загадками и метаморфозами и мучила бесконечными поисками ответов о смысле страданий и верности избранных путей спасения.

Человек театра, к тому же воспитанный на грузинской театральной культуре, соединившей романтический гротеск и национально прочувствованный психологический реализм, он и в прозе воссоздал историю выразительными сценическими картинками, игрой света и тени, завораживающими темпоритмическими построениями.

Его проза — театральна, она словно готова трансформироваться в драматургическую ткань, предстать перед публикой.

Роман «Человек из Вавилона» — не исключение. В нем воплотилась театральность грузинского языка. И языка грузинских евреев — тоже.

Российскому, московскому человеку, да еще в советское время, нужно было совершить определенное интеллектуальное, да и моральное усилие, чтобы различить в Гураме негрузина, хотя для тбилисцев в этом не было никакого открытия: для нас, дружественно посторонних, грузинские евреи были прежде всего грузинами, для жителей Грузии их земляки с абсолютно грузинскими, по нашим понятиям, фамилиями были безусловно евреями, неизменно уважаемой, важной, но все-таки обособленной частью местного сообщества.

«Человек из Вавилона» — это роман о патриотизме, о любви к своему Отечеству, с которым связаны не биологически, по праву крови, но по праву чувства и разума, по праву деятельного созидания. Не участи, но участия. Потому что судьба Грузии — это судьба всех, кто живет на этой благословенной земле, столь желанной для могущественных и воинственных соседей. Выживание Грузии зависит от мудрости правителей, способных заключить выгодные и неунизительные союзы, и самоотверженности всех граждан, которым дорога эта страна, ее свобода и ее процветание. И своекорыстие правителей страшнее для ее блага, чем вероломство иноземцев.

Междоусобные распри грузинских феодалов, которые ведут борьбу за право подчинить себе царя, своего рода хрестоматийная классика исторического романа — и судьба грузинских евреев, которые, по определению, должны быть заложниками и жертвами этой войны, — составляют фабулу Гурама Батиашвили.

Для него судьба Грузии — и есть судьба его народа, он не мыслит себе иного удела.

Новый роман Гурама Батиашвили созвучен большой исторической прозе новейшего времени — достаточно вспомнить «Испанскую балладу» Лиона Фейхтвангера. Судьба евреев в диаспоре — это независимый выбор: высокомерная (пусть и вынужденная) обособленность от всех окружающих, насильственное избранничество, — или созидательное растворение в иной этнической, социальной и культурной среде.

Извечный «закон гетто»: «Надо быть лучше других, чтобы быть такими же, как все». И потому немецкие евреи истовее других поддерживали партию войны в кайзеровской Германии, а евреи российские пламенно призывали к войне до победного конца царское правительство и отправляли своих детей на фронт. И все это меньше чем за двадцать лет до начала Холокоста.

Впрочем, даже мудрому Занкану, сыну Мордехая, это было неведомо. Он был твердо уверен, что можно верно служить Грузии, грузинскому государству, грузинскому народу и не изменять себе. И по-своему был прав.

Михаил Швыдкой

Человек из Вавилона (Роман)

На конных состязаниях

Бачева никогда не бывала на конных состязаниях. Она не пошла бы туда и в этот раз, если бы не настойчивость Тинати. Та буквально насела на нее: пойдем, там соберется вся знать, лучшие сыны Грузии, ты непременно должна пойти. И только под конец призналась: там будет Ушу, надо же тебе в конце концов с ним познакомиться. И чтобы хоть как-то ослабить ее напористость, Бачева неуверенно протянула: может быть, и пойду.

Ушу был единственным сыном Саурмага, знатного вельможи, члена царского дарбази^[1]. Имя Ушу не сходило с уст Тинати: «Ушу сказал», «Ушу был грустен», «В Константиполе у Ушу был такой наставник, какой нам и не снился»… А однажды, размечтавшись, она, прикрыв глаза, доверительно прошептала Бачеве: «Будь Ушу равнодушен ко мне, разве он улыбался бы мне такой лучистой улыбкой?!» И добавила: «Знала бы ты, какая у него улыбка, — кажется, проникает в самое сердце и поселяется в нем навсегда!»

Несмотря на то что главный город Грузинского царства — Тбилиси — был не таким уж большим, Бачева никогда не встречалась с Ушу. Но Тинати столько говорила о нем, что ей казалось, она наверняка узнает его при встрече.

Неизвестно, что взяло верх, любопытство ли, настойчивость Тинати, но Бачева без особой, впрочем, охоты отправилась вместе с подругой на большое поле вдоль Куры, где каждое воскресенье перед Пасхой проводились конные состязания. Тинати была в восторге от того, что Бачева согласилась поехать с ней, она то и дело заливалась звонким смехом, и от этого смеха, неудержимого, искристого, привлекающего внимание, казалось, подрагивали только недавно зазеленевшие кусты. Она была уверена, что Бачева понравится Ушу, и заранее радовалась этому.

Евреи практически не посещали бега, разве только восьмидесятилетние мальчишки, людям постарше было не до скачек. Развлечения — удел грузин, евреям не до развлечений. Они считали, и наверное не без основания,