не была склонна к крику. А чего кричать — когда вокруг ничто не подчинялось ее воле. «Заткнут рот — и убьют», — подумала она.

И вот они все ехали и ехали. Молча. Ни одного слова, только иногда покрякиванье.

Дунечка, которая вообще отличалась странным отношением к своей жизни, хотя и дрожала потихоньку, но внутренне думала, что все обойдется, даже если ее убьют.

Так прошло часа три. Москва уже была позади. Наконец они въехали, видимо, в какой-то дачный, но полузаброшенный поселок, который и определить нельзя было точно — поселок ли это, деревня, дачи или просто дома.

Дом, к которому они подъехали, был огорожен надежным забором, но таким, который не бросался в глаза. Сам дом был внушителен, немалый, но деревянный и даже страшноватый своей какой-то неопределенностью. В таком доме вполне могли жарить младенцев, но также реально устраивать тихое, человечье чаепитие с душеспасительными разговорами о пользе загробной жизни.

Дунечка к тому времени уже, как это ни кажется парадоксальным, более или менее успокоилась. Она думала о том, что что бы с ней ни случилось, ее мысли останутся всегда при ней, даже если ее тело сгниет где-нибудь в подвале, а свои мысли Дуня любила больше всего на свете, хотя и не понимала, по существу, о чем она думает. Трепетная все-таки, ибо тело давало знать, она вошла в дом с этими тремя мужичками. Впрочем, двое из них тут же исчезли, как будто их черт сдунул. Но жутковато-обычный водитель, видимо, он на самом деле был хозяин, повел ее заваленными нечеловеческим почти тряпьем коридорчиками, темными закоулками куда-то вперед, в тьму. Из этого барахла точно выглядывали какие-то рожи. Наконец хозяин открыл дверь в узенькую, полутемную комнатку без окон, с убогой кроваткой, и сказал:

— Спи тут. Я тебя запру. Не бойся. Крыс в доме нет, есть одна домашняя, от нее вреда нет. Ночной горшок — под кроватью. Если что — звони вон в тот большой колокольчик у стены.

Дуня села на кровать, обомлев.

— Как вас зовут? — спросила она.

— Егор.

— А меня Дуня.

— Знаю. Когда мы ехали, ты в бреду свое имя повторяла…

— Разве я бредила?

— Конечно. Будешь бредить в твоем положении.

Дуня робко взглянула в лицо похитителя. Был он отнюдь не красавец, но очень мощен, точно наполнен какой-то непонятной силой. Черно-волосатый, а в глаза его Дуня побоялась заглянуть.

— Ты кто? — только и спросила. — Зачем тебе моя смерть?

Егор захохотал.

— Я ж тебе говорил: не бойся… А кто я? Я такой же, как ты. Я тебя, Дуня, давно знаю.

Дунечка ахнула и подумала, что он сумасшедший. Егор внимательно на нее посмотрел. Взгляд его был тяжелый, но ужаса в нем не было.

— Спи до утра.

И вышел, но запер дверь. От этого звука у Дуни екнуло сердце. Она не знала, что делать, то ли ей спать, то ли повеситься. Но в уме встал тяжелый взгляд Егора, и он усыпил ее…

…Дуню разбудил звук открываемой двери. Она испуганно-робко открыла глаза и увидела на пороге девушку, худощавую, бледную, словно всю жизнь она провела в подвале, а у ног ее замерла черная, как мрак, крыса.

Дуня взвизгнула, но отрешенно, по-своему. Девушка, не обращая внимания на ее взвизгиванье, мрачно проговорила:

— Пора завтракать. Меня зовут Зоя. Идите за мной.

И она быстрым движением ножки отвела крысу в сторону.

Дуня, решив ничего не понимать, поплелась за ней. Опять коридоры; в туалете Дуня вроде бы помыла руки, лицо и покорно последовала за Зоей.

Они подошли наконец к какой-то двери, и Зоя, открыв дверь, чуть ли не втолкнула Дуню внутрь, а сама не вошла.

Иллюстрация: Юля Блюхер

Дуня огляделась и ошалела. Ошалела от красоты, которую она увидела. Довольно большая, прямоугольная, эта комната светилась уютом и благолепием. На стенах — картины, от вида которых возбуждалась в душе доброта и тихость, старинные часы, вероятно, антикварная мебель, паркет и длинный дубовый стол, за которым сидели четыре человека.

Одна — женщина лет сорока, с лицом интеллигентным и сладко-добродушным — стремительно, как птица, соскочила со своего стула и подбежала к Дуне. И ошеломленно сказала:

— А мы вас ждали… Дайте я вас поцелую…

Дуня, онемевшая, стояла как статуя и не пошевелилась на призыв.

Женщина сладко, почти приторно поцеловала ее в обе щечки и, взяв за руку, повела к столу.

Стол был заставлен цветами и цветочками, а между ними — такое изобилие всяческой явно вкуснейшей еды, что Дунечка наконец вздрогнула, проявив себя телом. Но уста ее молчали.

— Меня зовут Лидия Леонидовна, — вещала женщина, видимо, хозяйка, прямо извиваясь вокруг Дунечки. — Угощайтесь, милая, угощайтесь. Еда никогда не обманывает человека. Насладитесь каждой клеточкой своего обожаемого тела…

Дуня взглянула на людей. Сначала ее взгляд упал на небрежно одетого старика, как будто бы обычного, но с такими ледяными, страшными глазами, что ее бросило во внутреннюю дрожь. Но она ничем не выдала себя. Старик между тем представился:

— Генрих.

— Я Дуня, — прозвучал невнятный ответ.

— Не надо. Мы вас видим, — ответил старик.

Рядом со стариком сидел тип, реально испугавший Дунечку. Это было дитя, мальчик лет девяти-десяти, но совсем какой-то безобразный, даже уродливый, с полусгнившими, как показалось Дуне, зубами, но с хищным оскалом. Он был ужасен среди всего этого благолепия — именно этот контраст и спугнул душевно Дуню. Но она все-таки не дрогнула.

— Его зовут Юрочка, — заявила Лидия Леонидовна.

Зато последний незнакомец почти возродил в сердце Дунечки веру в людей. Это оказался человек лет тридцати пяти, округлый, чуть-чуть толстенький, налитой, и с таким добродушным, внимательным ко всему живому и благим выражением лица, что невозможно было не довериться ему во всем.

— Геннадий, — представился он. — Балуюсь пением и игрой на гитаре.

Дуню усадили около Лидии Леонидовны. Она тут же наложила Дуне в тарелочку салат, от одного вида которого можно было забыть обо всех бедах. Дуня набросилась на него, словно на спасение.

— Дунечка, милая, — проговорила Лидия Леонидовна, улыбаясь. — Взгляните на Юрочку нашего. Год назад он, можно сказать, почти случайно убил Кирилла, мальчишку поменьше его. И ничего, выкрутился. Жизнь продолжается.

Дуня поперхнулась.

— Экая вы, милая, неловкая, — удивилась Лидия Леонидовна. — Нельзя все так принимать близко к сердцу. Вы видите, с Юрочкой ничего не случилось. Он за столом, а не в детской колонии.

— Кушайте, Дуня, кушайте, — прошипел старик.

В это время Геннадий запел. В его руках мгновенно оказалась гитара.

— Это он для вас, Дуня, поет, — улыбнулась Лидия Леонидовна.

Геннадий пел во всю мощь своих легких. Слова песни были