так всегда — животные, стоит им почувствовать хоть маленькую опасность, становятся разумнее и практичнее людей. Ведь он, хитрюга, знает, что есть более легкий путь: можно быстро вскарабкаться по узкой горной тропинке — и прямо в лес, а там тихо, никакого ветра, идешь себе как по городскому бульвару. Я потрепал его ласково по холке, но в глазах его не таял упрек — эх ты, зачем заставляешь себя и меня продираться сквозь этот кисель? А я ему шепотом отвечаю: затем, дружище, что по удобным, накатанным дорожкам и старая бабка пройдет, не мужское это дело. А мы с тобой мужчины! Потом все-таки не выдержал и прикрикнул на него, чтоб не вел себя как те слюнтяи, которых в городе по тротуарам на поводке водят. Гай, конечно, ничего не понял из этой тирады, но вот крик на него подействовал. Высунул язык, ринулся в глубокий снег и — вперед, по склону.

Итак, лезем, карабкаемся вверх, задыхаемся, а сумерки, рваные, клочковатые, гонятся за нами по пятам, бесшумные, настойчивые, как голодные звери. Я знаю: если мы не доберемся до Предела засветло, может быть неприятность. Эта темная пелена, которая заполнила дно Чистило и ползет вверх по склону, — это не просто сумерки, а сущий дьявол. Стараюсь взбодрить себя и не глядеть по сторонам, но в голове, как муха, бьется вопрос: надолго ли хватит у этого дьявола терпения и в какой именно момент он решит стукнуть меня по спине своей ледяной лапой? Не терпит, проклятый, когда его задевают. Небось скрывается где-то поблизости, ухмыляется, прищуривает свое оранжевое око и целит в мою ничем не защищенную спину. А око у него страшное, безжалостное, совсем как дуло итальянского карабина… Я чувствую, как что-то щекочет меня меж лопаток, а это последнее дело — знать, что за тобой следят да еще смеются вслед, а ты не можешь обернуться и схватить этого «кого-то» за шиворот. Ну да что верно, то верно — пока я жил и учился в городе, каких только дьяволов мне не довелось встречать, но этот — этот горный дьявол дикий, упрямый. С ним очень трудно справиться. Я сейчас вспомнил один случай, который доказывает, что местная порода дьяволов невероятно опасна. Подстроит тебе запросто какой-нибудь фокус, и главное — именно тогда, когда ты меньше всего к этому готов.

Фамилия моего шефа Генчев. В октябре приехал он к нам в заповедник инспектировать, поругал меня за то, за се и впервые не захотел половить рыбку в водохранилище, а решил подняться на Поющие Скалы. Обычно мы гуляем до ужина по окрестностям вокруг базы. Прогулки длятся недолго, мы успеваем дойти до школы, не дальше. Там наши склады и летний лагерь косцов. (Шеф очень любит поиграть в демократа, добренького папочку-директора, на ходу заигрывает с людьми из охраны и косцами, угощает их сигаретами, даже иногда лезет в карман и выкладывает деньги на бутылку виноградной.)

Я знал, что подъем на скалы не для его легких и ног, и стал отговаривать: что там смотреть на этих Поющих — камни, провалы и ничего больше! А он — пойдем да пойдем! Я туда, говорит, ни разу не поднимался, давай, говорит, прогуляемся, поглядим с высоты на панораму, тут и есть захочется. Аппетит, значит, нагуляем. Ну, раз речь пошла об аппетите, пришлось соглашаться. Договорились с моими людьми, что приготовить на ужин, надел я рюкзак, взял двустволку и повел его вверх. А тут рогатые черти решили показать себя и совершили свое первое свинство: в Змеином овраге высыпали нам на голову целую груду камней. Генчев решил, что это муфлоны, стал шарить глазами туда-сюда и даже вообразил, что видит их. Я едва не подавился от смеха. В конце концов я не выдержал и сказал ему, что это не муфлоны, а дьяволы, и добавил — со значением, — что в последнее время их много развелось вокруг. Я говорил вполне серьезно, а он не поверил. Потому что он не здешний человек, вырос на равнине, горы наши ему чужие и ему что дикий кабан, что домашняя свинья — безразлично.

Я опять предупредил его насчет дьяволов, а он рассердился. Ты, говорит, Боров, шаржи из меня делаешь или вправду веришь в эти дикости? Какие, говорю, шаржи, какие дикости, когда и бабушка Элена рассказывала мне про них, и знахарка из Зелениц, да я и сам видел… В общем, посмеялись мы, шеф отдохнул, и мы снова потянулись вверх. Наконец добрались до подножия Поющих Скал, и тут я сказал, что никуда отсюда не двинусь, пока не соберется в узел «бабкина кудель». Он опять разозлился и спросил, что это за выдумки и кто должен связать эту кудель. День был солнечный и тихий, но вокруг вершины самой низкой скалы собирался туман, и именно это мне очень не понравилось. Я постарался объяснить шефу, что эту вершину называют Баба, а ту, что подальше, — Дед. И бывает так — нет у дьяволов более важной работы, вот они и ждут, когда Баба задремлет, хватают ее кудель из прялки и катят ее до дна Чистило. Генчев пожал плечами и прямо сказал мне, что я несу околесицу. Так или иначе, но я заставил его сесть на камни, а сам сел так, чтобы спинами мы опирались друг на друга.

Не прошло и десяти минут, как туман окутал нас со всех сторон. Я прошептал, что сейчас мы должны ждать и молчать. Дьяволы, когда разбушуются, не терпят присутствия человека, не нравится им, видите ли, наш запах… И, будто в подтверждение моих слов, от скал донесся громкий протяжный вой. Страшные звуки, как электрический разряд, ударили по натянутым нервам, и шеф прерывающимся голосом тихо спросил, кто это воет. Я бросил ему через плечо, что Баба только что проснулась, увидела расплетенную кудель и зовет на помощь Деда, потому что, если подует горный ветер, ее пряжа размотается по всем пропастям и провалам — иди собирай ее тогда!

Через несколько секунд из долины под нами донесся страшный грохот, как будто какой-то неуклюжий великан тяжело шагает по каменистому склону горы…

Думаю, что не солгу, если скажу, что после этого путешествия на Поющие Скалы шеф стал другим человеком. Как никогда прежде, за ужином он ел мало, пил едва-едва и почти не обращал внимания на Марину. Только слушал рассеянно жалобы Васила и на меня поглядывал порой как-то особенно…

Пока мы карабкались с Гаем по склону, я подумал, что не так уж страшен был бы подъем на Крачан, если бы не этот легкий ветерок. При этом, конечно же, не мешает иметь крепкие ноги и здоровые нервы, чтобы не гробануться вниз, в пропасть. Ну а если сорвешься — тут и Бог не поможет. Можешь кричать, стрелять, даже реветь белугой — никто тебя не услышит. Пропадешь здесь ни за грош. И если звери не разорвут тебя на клочки и не растащат по своим берлогам, тогда только весной обнаружат тебя — по запаху — люди из охраны или кто-нибудь из местных каракачан^[1].

Ветра почти никакого, так — еле чувствуется движение воздуха, будто муха летает вокруг, а