- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (124) »
на шведском театре войны, а генерал Джемс Кейт, под чьим командованием я участвовал в штурме и взятии крепости Вильманстранде. Отличные воины.
— Они немцы?
— Почему ты так решил? Ласси, кажется, из ирландцев, Кейт шотландец.
Графиня Прасковья Юрьевна правильно рассудила, впустив к мужу в кабинет сына. Юный кадет хотя и затрагивал самые болезненные места отцовской чести и самолюбия, но все равно как-то неумышленно, даже выводил его из мрачных, безысходных дум, своей наивностью и детской непосредственностью согревая сердце старому генералу.
Отец и сын проговорили до полуночи. Давно все поуснули в доме, даже затихла вдали где-то сторожевая колотушка. Видно, угрелся сторож в тулупчике своем, не справился со сном, задремал где-нито, притулившись в чьей-то подворотне.
Заметив, что сын стал поклевывать носом, Петр Семенович спросил:
— Тебе, наверно, спать пора, Ваня?
— Я есть хочу, — признался кадет.
— Ах ты боже ж мой, — поднялся из кресла граф. — Так идем в столовую, там найдем что-нибудь.
Заслышав из столовой позвякиванье посуды, явилась туда заспанная повариха:
— Все простыло уж. Дайте я разогрею хошь.
— Ступай, ступай, Евменовна, досыпай, — сказал граф. — Чай, мы не девы красные, солдаты, управимся и с холодными щами.
Воцарение дщери Петровой встряхнуло столицу. Даже вроде и ветры другие подули с моря. Гвардейцы, помогавшие ей, ходили в героях: «Наша взяла». Особенно шумны были в подпитии и однажды на Адмиралтейской площади придрались к разносчику, торговавшему пирогами и яйцами: — Ты что ж, гад, тухлыми яйцами торгуешь? Думаешь, спьяну не разберем? — Да я рази нарочи? Да кабы знал, — оправдывался тот. Один особенно горячий съездил разносчику по морде, другой вывалил у него из корзины пироги с яйцами, начали бить беднягу. Однако кто-то из солдат вступился за него: — Вы что ж, нехристи, хлеб роняете. Начали с разносчика, сцепились между собой. В бильярдной Берлара, соседствовавшей с Адмиралтейской площадью, армейские офицеры гоняли шары, и, как нарочно, все были иностранцами. Туда влетел избитый разносчик: — Там ваши солдаты дерутся. Капитан Браун, державший кий и готовившийся бить по шару, взглянул на свободных офицеров: — Миллер, Зитман, уймите их. Те направились к выходу, за ними вышли фон Розе и Гейкин. — Прекратить! — гаркнул Миллер хорошо поставленным на команду голосом. — Эт-та без-зобразие, — вторил ему Зитман. Однако драгуны, хряпая друг друга по мусалам, и не подумали остановиться. Возмущенный Миллер подскочил к дерущимся: — Я что командоваль? — фистулой взвизгнул он. — Хальт! Тут кто-то из гвардейцев взял его за плечо, посоветовал: — Не суйся, ваш бродь, уйди от греха. — Молшать! — заорал Миллер и неожиданно дал «советчику» оплеуху. — Ах ты, шведская морда! — возмутился гвардеец. И в следующее мгновение Миллер отлетел прямо на руки фон Розе и Гейкину. — Братцы, бей немецких собак! Клич этот, словно искра, брошенная в порох, взорвал всю площадь. Теперь гвардейцы-семеновцы насыпались на офицеров. Миллер, только что вышедший из билльярдной на резвых ножках, воротился туда на карачках, едва ворочая разбитыми губами. — Господа-а… дизе альпадрук[5], — бормотал он, сплевывая кровь. Но кошмар только начинался. Отступая перед превосходящими силами, запятились назад в бильярдную вслед за Миллером фон Розе с Гейкиным и бледный как полотно Зитман. Однако опьяневшим и разогревшимся в драке солдатам этого показалось мало. — Вы, шведские свиньи, здесь у нас не отсидитесь. Бей их, ребята! В кровину мать! Видя, как солдаты стали ломать стулья, вооружаясь чем попадя, капитан Браун, отбросив кий, выхватил шпагу, за ним последовал его заместитель Кампф и флигель-адъютант Согро. — Назад, канальи! Вон отсюда! — вскричал грозно Браун, размахивая шпагой. Но вид вооруженных офицеров не испугал, а, более того, раззадорил гвардейцев: — Ах, вы еще грозиться, сучьи потрохи. Ребята, повесить их! Хватай! Хозяин бильярдной Берлар, почувствовав, что дело принимает серьезный оборот, успел крикнуть офицерам: «Отходите на чердак!» А сам, ухватив за рукав штаб-лекаря Фусади, нырнул в чуланчик. Отступая на чердак и отмахиваясь шпагой, капитан Браун порезал кому-то из солдат руку, это ожесточило гвардейцев еще больше. — Ну все, суки, мы уходим вас всех, молитесь Богу вашему. Бей их, православные! Расходились «православные» не на шутку, а тут еще подначивали их сбежавшиеся зеваки: — Верно, ребята, хватит! Натерпелись. Круши шведа! Почему поминались чаще всех «проклятые шведы»? А потому, что ныне воевала Россия со Швецией, которая решила возвратить себе все завоеванное Петром Великим и отошедшее к России навечно согласно Ништадтскому миру. Поэтому ныне любой иностранец почитался шведом, врагом стало. И даже чердак не спас отступавших офицеров, пришлось им бежать через слуховое окно по крышам. В бильярдной начался погром. Набежавшая чернь утащила даже шары бильярдные, перебила всю посуду. А солдаты выволокли из чулана Берлара вместе с лекарем Фусади и избили их, хотя они в один голос вопили: — Братцы, мы ни при чем. Мы не виноватые! Так, начавшись с тухлых яиц, закончилось это побоище у Адмиралтейской площади. Когда об этом донесли Елизавете Петровне, она тут же призвала генерала Ушакова. — Андрей Иванович, немедленно всех драчунов арестуйте и под строгий караул. Назначьте следствие и суд. — А офицеров? — Всех, говорю. И офицеров и гвардейцев. По свежему следу «героев» потасовки не трудно было сыскать. Большинство еще не протрезвело, и, как правило, каждый имел отметину: кто покорябанную морду, кто синяк под глазом или шишку на лбу, а кто и зубов лишился. Следствие было скорым, виновными признали лишь солдат. Суд свершился и того быстрее; четверо зачинщиков приговорены были к колесованию (как они смели поднять руку на офицеров!), нескольких сечь нещадно, а иных и миловать. Однако когда решение военного суда — кригсрехта легло на стол перед императрицей, она, внимательно прочтя его, сказала: — Не хочу царствование начинать с крови. — И, перечеркнув «колесование», надписала: «Сослать в каторжные работы, а остальных помиловать». И спросила тут же: — А где же офицеры, господин генерал? — Но они не виновны, ваше величество, — сказал генерал Кейт, докладывавший о решении военного суда. — Я не согласна, Джемс. Что ж это за офицеры, которые не смогли унять солдат? Велите всех их засадить в
Воцарение дщери Петровой встряхнуло столицу. Даже вроде и ветры другие подули с моря. Гвардейцы, помогавшие ей, ходили в героях: «Наша взяла». Особенно шумны были в подпитии и однажды на Адмиралтейской площади придрались к разносчику, торговавшему пирогами и яйцами: — Ты что ж, гад, тухлыми яйцами торгуешь? Думаешь, спьяну не разберем? — Да я рази нарочи? Да кабы знал, — оправдывался тот. Один особенно горячий съездил разносчику по морде, другой вывалил у него из корзины пироги с яйцами, начали бить беднягу. Однако кто-то из солдат вступился за него: — Вы что ж, нехристи, хлеб роняете. Начали с разносчика, сцепились между собой. В бильярдной Берлара, соседствовавшей с Адмиралтейской площадью, армейские офицеры гоняли шары, и, как нарочно, все были иностранцами. Туда влетел избитый разносчик: — Там ваши солдаты дерутся. Капитан Браун, державший кий и готовившийся бить по шару, взглянул на свободных офицеров: — Миллер, Зитман, уймите их. Те направились к выходу, за ними вышли фон Розе и Гейкин. — Прекратить! — гаркнул Миллер хорошо поставленным на команду голосом. — Эт-та без-зобразие, — вторил ему Зитман. Однако драгуны, хряпая друг друга по мусалам, и не подумали остановиться. Возмущенный Миллер подскочил к дерущимся: — Я что командоваль? — фистулой взвизгнул он. — Хальт! Тут кто-то из гвардейцев взял его за плечо, посоветовал: — Не суйся, ваш бродь, уйди от греха. — Молшать! — заорал Миллер и неожиданно дал «советчику» оплеуху. — Ах ты, шведская морда! — возмутился гвардеец. И в следующее мгновение Миллер отлетел прямо на руки фон Розе и Гейкину. — Братцы, бей немецких собак! Клич этот, словно искра, брошенная в порох, взорвал всю площадь. Теперь гвардейцы-семеновцы насыпались на офицеров. Миллер, только что вышедший из билльярдной на резвых ножках, воротился туда на карачках, едва ворочая разбитыми губами. — Господа-а… дизе альпадрук[5], — бормотал он, сплевывая кровь. Но кошмар только начинался. Отступая перед превосходящими силами, запятились назад в бильярдную вслед за Миллером фон Розе с Гейкиным и бледный как полотно Зитман. Однако опьяневшим и разогревшимся в драке солдатам этого показалось мало. — Вы, шведские свиньи, здесь у нас не отсидитесь. Бей их, ребята! В кровину мать! Видя, как солдаты стали ломать стулья, вооружаясь чем попадя, капитан Браун, отбросив кий, выхватил шпагу, за ним последовал его заместитель Кампф и флигель-адъютант Согро. — Назад, канальи! Вон отсюда! — вскричал грозно Браун, размахивая шпагой. Но вид вооруженных офицеров не испугал, а, более того, раззадорил гвардейцев: — Ах, вы еще грозиться, сучьи потрохи. Ребята, повесить их! Хватай! Хозяин бильярдной Берлар, почувствовав, что дело принимает серьезный оборот, успел крикнуть офицерам: «Отходите на чердак!» А сам, ухватив за рукав штаб-лекаря Фусади, нырнул в чуланчик. Отступая на чердак и отмахиваясь шпагой, капитан Браун порезал кому-то из солдат руку, это ожесточило гвардейцев еще больше. — Ну все, суки, мы уходим вас всех, молитесь Богу вашему. Бей их, православные! Расходились «православные» не на шутку, а тут еще подначивали их сбежавшиеся зеваки: — Верно, ребята, хватит! Натерпелись. Круши шведа! Почему поминались чаще всех «проклятые шведы»? А потому, что ныне воевала Россия со Швецией, которая решила возвратить себе все завоеванное Петром Великим и отошедшее к России навечно согласно Ништадтскому миру. Поэтому ныне любой иностранец почитался шведом, врагом стало. И даже чердак не спас отступавших офицеров, пришлось им бежать через слуховое окно по крышам. В бильярдной начался погром. Набежавшая чернь утащила даже шары бильярдные, перебила всю посуду. А солдаты выволокли из чулана Берлара вместе с лекарем Фусади и избили их, хотя они в один голос вопили: — Братцы, мы ни при чем. Мы не виноватые! Так, начавшись с тухлых яиц, закончилось это побоище у Адмиралтейской площади. Когда об этом донесли Елизавете Петровне, она тут же призвала генерала Ушакова. — Андрей Иванович, немедленно всех драчунов арестуйте и под строгий караул. Назначьте следствие и суд. — А офицеров? — Всех, говорю. И офицеров и гвардейцев. По свежему следу «героев» потасовки не трудно было сыскать. Большинство еще не протрезвело, и, как правило, каждый имел отметину: кто покорябанную морду, кто синяк под глазом или шишку на лбу, а кто и зубов лишился. Следствие было скорым, виновными признали лишь солдат. Суд свершился и того быстрее; четверо зачинщиков приговорены были к колесованию (как они смели поднять руку на офицеров!), нескольких сечь нещадно, а иных и миловать. Однако когда решение военного суда — кригсрехта легло на стол перед императрицей, она, внимательно прочтя его, сказала: — Не хочу царствование начинать с крови. — И, перечеркнув «колесование», надписала: «Сослать в каторжные работы, а остальных помиловать». И спросила тут же: — А где же офицеры, господин генерал? — Но они не виновны, ваше величество, — сказал генерал Кейт, докладывавший о решении военного суда. — Я не согласна, Джемс. Что ж это за офицеры, которые не смогли унять солдат? Велите всех их засадить в
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (124) »