Аделаида Фортель  Жизнь собачья вурдалачья

Черт дернул Малахитова в тот вечер изменить своим привычкам и вместо того, чтобы остаться дома в любимом кресле, понесло его в осеннюю слякоть под моросящий дождь. За пивом поперся, старый дурак. Ему, видите ли, надоели приступы утреннего похмелья. Двадцать лет не мешали, а тут надоели. Тьфу! Дмитрий Дормидонтович стер плевок с зеркала рукавом и с тревогой посмотрел на свое отражение. Под скулой отливала синевой рваная рана, и вся шея ныла, словно его черти в хомут запрягали и всю ночь воду возили. И ладно бы собака укусила. Тогда бы Малахитов пошел в поликлинику на уколы от бешенства. Но с укусом, полученным от алкоголика, пусть и незнакомого, к доктору не ходят. И напрасно! А вдруг алкоголик этот был заразным. И ведь он, в отличие от собаки, мог болеть и бешенством, и чем-нибудь похуже. СПИДом, например. Интересно, передается ли СПИД через укусы? Кажется, нет. Кажется, через укусы только вампиризм передается. Ну, нет. Тот мужик на вампира не походил. Никакой смертельной бледности и длинного плаща. Глаза, правда, были у него красные. Ну, это у кого не бывает. А в остальном — обыкновенный чмошный алкаш, испитый до синевы и вертлявый. К тому же вампиры клыками кусаются, Малахитов сто раз в кино видел. И оставляют очень характерные следы: глубокие дырочки. А его укус хоть и был достаточно глубоким, но имел форму подковы, как если бы его цапнула лошадь, но только очень маленькая. Дмитрий Дормидонтович опасливо дотронулся до раны и получил в ответ очередь пульсирующей боли. Бляха-муха! Может, йодом смазать? Где-то тут пузырек был. И ведь чувствовал же, чувствовал! Малахитов, как только за этим гадом очередь занял, так и забеспокоился, не карманник ли? Даже деньги из кармана вытащил и в кулаке зажал. Уж больно подозрительный был мужик. Крутился постоянно и по сторонам озирался, словно ждал кого-то. И искоса на Малахитова поглядывал. А потом предложил поменяться очередью. Дмитрий Дормидонтович, наивная душа, удивился, конечно, но поменялся с радостью. Неохота ему было под дождем мокнуть. Повернулся спиной к этому психу и тотчас о нем позабыл. Очередь продвигалась быстро. Мужики один за другим протягивали в окошко деньги и пустую тару, получали пиво и уходили в сумерки. И когда Малахитов оказался перед окошком, отдал три пустые бутылки и деньги, то есть как раз в тот момент, когда он совершенно не ожидал подвохов, этот гад на него набросился. Со спины. Рванул шарф и вцепился зубами в шею.

Первой реакцией Дмитрия Дормидонтовича было удивление. Его еще ни разу мужики не кусали. Бить били, а кусаться это бабская прерогатива. Потом, как ни странно, ему стало неловко за немытую шею. И лишь после он почувствовал страшную боль и такой страх, что скрутило живот. Малахитов вцепился в сальные вихры пьянчуги, пытаясь оторвать его от себя. Но нападавший оказался неожиданно силен, присосался накрепко. Тогда Малахитов бухнулся на спину, отчаянно завозился и замолотил руками, сумел перевернуться и всем весом придавил нападавшего к земле. Прижал за скулу его мерзкую синюю рожу с такой силой, что мужик захрипел и обсопливился. Малахитов от отвращения невольно ослабил хватку, мужик тотчас вывернулся и бросился прочь с невероятной прытью, словно по воздуху улетел.

Вся схватка заняла не более десяти секунд. И когда удивленная продавщица высунулась из окошка, посмотреть, куда девался только что все оплативший клиент, то увидела лишь удаляющуюся спину Малахитова, который от пережитого шока позабыл, зачем пришел и, пошатываясь, направился к дому.

В общем, вернулся домой Дмитрий Дормидонтович на полном автопилоте, с растрепанными нервами, без пива, денег и даже пустых бутылок. О чем утром в первую очередь и пожалел. И опохмелиться нечем, и не на что. А тут еще этот укус разболелся, словно гнилой зуб. Так и дергает. Вся шея огнем горит. Ах, ты, мать-перемать! Подлечиться бы… Как лечиться, Малахитов знал. Он добрел до телефона и вызвал скорую помощь для всей окрестности, самогонщика Иван Палыча.

* * *

— Неважно выглядишь, Митрюха, — заявил с порога Палыч.

— На себя посмотри, — огрызнулся Малахитов, пропуская приятеля в квартиру. — Тоже мне, герой-любовник, роковой красавец.

— А я и не говорю, что красавец, — вывести Ивана из равновесия было почти невозможно. — Но только у тебя раньше цвет лица был, а сейчас нету. Ты заболел, что ли, Мить?

— Да нет, вроде. Не заболел пока. Укусили меня.

— А-а-а… Эт бывает. Бродячая собака-то была, или с хозяином?

— Хозяин это был без собаки, — неохотно пояснил Малахитов.

— Это как?

— Да, никак. Ты меня, Палыч, не слушай. Пошутил я. Сердце у меня сегодня пошаливает.

— О, брат! С сердцем шутки плохи. Сердце беречь надо. Давай-ка я тебя подлечу.

Иван Палыч хозяйственно расстелил на столе газетку, выложил на нее пару изможденных огурцов, чесночную головку и выставил пузырь с самогоном.

— Самогон гонит хворь, лучше феервекса. А чеснок от всех болезней доктора прописывают. Ну, давай по первой.

Малахитов махнул первую, и тут случилось необъяснимое — впервые в жизни самогон не удержался в желудке, а попер обратно и выплеснулся на пол.

— Ишь ты, как тебя, Митя, разбирает! — встревожился Иван. — Видать, на голодный желудок не пошла. Ты сперва перекуси. На вот, чеснока с хлебушком.

Но чеснок «не пошел» еще больше. Дмитрий Дормидонтович его даже в руки взять не смог. При одной мысли об этом на него накатила такая волна тошноты, что он чуть сознание не потерял. Качнулся и едва успел за стол удержаться. Иван вскочил с места, опрокидывая стаканы, подхватил Малахитова под руки и довел до кровати.

— Приляг, Мить, приляг, — причитал он. — Ах ты, господи, напасть какая! Может, огурчик солененький тебе надо, а? Когда моя Наташка беременная была, ее тоже ото всего тошнило. Только огурчики и спасали.

Малахитов открыл рот, возразить, что не беременный же он, в самом деле, и тут же расторопный Иван впихнул ему огурец. Господи боже, что тут началось! Малахитова рвало с такой нечеловеческой силой, что, казалось, все внутренности вывернутся. На лбу выступил холодный пот, на висках вздулись вены, чуть не лопнули. Он даже подумал, что это все, конец. И никакого страха эта мысль не вызвала, только желание — скорей бы… Но рвота так же внезапно кончилась. Малахитов обессилено опрокинулся на кровать и застонал.

— Елки-палки! Мить, а ты не помер бы… Скорую тебе надо. Срочно надо скорую. Я пойду, вызову. А ты здесь побудь, никуда не уходи. Сейчас я, быстренько. Скорую вызову и приду.

Если бы Малахитов мог повернуть голову, он увидел бы, как Палыч суетливо сгребает в авоську чеснок и