Самегрело — будто и признает волю Турции, но всеми силами — о аллах! — сохраняет свои устои. Грузия, подобно волшебному огню из «Тысячи и одной ночи», то мелькнет перед глазами, то сгинет в тягучей смоле.

Черное море — все еще «турецкое озеро». Но на Западе нарастает новая тревога: развеваются пурпурные плащи немецких рыцарей, орд коварных Габсбургов, расцвеченных по краям белыми доломанами польских панов, по наказу своего короля ни на шаг — о шайтан! — не отступающих от немцев. Они втайне надеются завладеть Стамбулом, проложить дорогу новым разбойникам-крестоносцам в Иерусалим и Багдад. Надо спешить!

Есть ли сложнее узоры арабесок, чем дела «падишаха вселенной»?! Он лихорадочно ищет выход из азиатского лабиринта. В Айя-Софии он возносит молитву за молитвой к куполу, повторяющему небо. Молитвы услышаны. Нет бога, кроме бога, и Мухаммед пророк его! В Стамбул прибывает Саакадзе-оглу Георгий! Пусть придворные паши окажут Непобедимому почести. Блеск империи османов должен быть ярче, чем блеск звезды над Босфором. Он, Мурад, подымает выше этих звезд Санджак-и-шериф. Пусть слепо выполнит верховный везир Хозрев-паша все задуманное султаном. Черное море будет искриться, как драгоценный камень, в турецких берегах! В этом поможет ему, «падишаху вселенной», меч Георгия Саакадзе.

«Ворота Турции широко открыты для Великого Моурави!»

В Мозаичном дворце суматоха, обычная для путников, располагающихся во множестве од, назначение которых им еще не совсем ясно. Тут вдоль стен тянутся зеленые низкие диваны, там ряды черных столиков с перламутровой инкрустацией, на которых прыгают металлические птички, рядом из пасти белой рыбы почему-то бьет фонтан, здесь причудливые ковры, образующие цветники с присущим им благоуханием, тут обезьянка в красных шароварчиках гоняет серебряное колесо. Все рассчитано на восхищение прибывших. Но они не восхищаются.

Слуги-грузины торопятся. Хурджини, перенесенные в боковой переход, уже наполовину распакованы. Эрасти озабоченно осматривает шашки, кинжалы, распределяя их по десяткам. Дареджан следит, как слуги-грузины достают глиняные кувшины работы горийских амкаров, любимую утварь, самотканые шали, сохранившие запах садов, повисших над Курой, — там, в далеком Тбилиси.

В «зале приветствий», разделенном мавританской аркой, установлено большое кресло. В его линиях и резьбе отзвук строгих гор Картли и колонн храмов далекой Индии. Над креслом Эрасти прибит щит с изображением барса, потрясающего копьем.

Решили число слуг не увеличивать, чтобы не оказалось среди них чужих, у которых можно угрозой выведать тайну. Какую? Там, где Моурави, всегда найдется тайна. Потому в квартале Фанар подыскали восемь пожилых гречанок, которые каждый месяц будут являться на пять дней для стирки, уборки и чистки риса. Всю остальную работу Дареджан поручила десяти комнатным слугам. Это грузины, уже в возрасте, и их жены, оставившие детей в Носте и самоотверженно последовавшие за Русудан. Горячо спорили два повара, пока наконец Дареджан согласилась взять им в помощь двух парней для чистки котлов и фаянса.

Ностевец, назначенный садовником, долго вздыхал: «Госпожа Русудан любит розы, госпожа Хорешани — разные цветы. А Моурави любит, чтобы птицы летали по саду. А Дареджан требует чистоту и порядок. Как одному поспеть? И то правда, людей больше взять неоткуда. Вот Эрасти тоже на Дареджан сердится: „Много, говорит, у меня забрала“. А как много, если восемь баранов каждый день режем? А индюшек? кур? каплунов? А еще лобио, гозинаков сколько варим? Пилав, сладкое тесто и другую еду? Наша госпожа любит, чтобы все много ели. И батоно Папуна для слуг вина не жалеет. А по воскресеньям вместе в комнате для еды собираемся. Азнаур Димитрий счет ведет. Если кто из слуг запоздает, кричит: „Полтора часа тебя ждать должны? Ишачий хвост!“ Только напрасно сердитым притворяется: все знают его доброту. Э-э… жаль, Даутбек не с нами!»

Эрасти возложил на оставшихся у него пятнадцать грузин остальные обязанности, повторяя в малых размерах распорядок Носте, где было более ста слуг. Затем отобрал пять самых крепких, назначив их оруженосцами, — они же смотрители оружия и сопровождающие на охоте. Пять конюхов не только скакунами должны заниматься, а еще и покупать корм, чистить конюшню, двор и, для пышности, сопровождать «барсов» в их парадных выездах. Один знаменосец, — он же должен подковывать коней и следить за седлами. Два дружинника выделены для охраны стены. Впрочем, когда они спят, их сменяют Иорам и Бежан. Долго колебался Эрасти, кого утвердить смотрителем ворот, который обязан знать, кому отворять, а кого до прихода Эрасти или Папуна держать за воротами. Это большая наука. Ведь и враги и друзья равно любопытны. Следует остерегаться всех: одних — чтобы не слишком радовались, других — чтоб не слишком огорчались. Одинаково опасно.

Опустив голову, Русудан слушала своего непоколебимого Георгия. Еще не успели приехать, а уже надо осторожно о ком-то узнать, перед кем-то склоняться, одного не допускать, других приблизить.

— Дорогая, — успокаивал Саакадзе, — таков закон жизни. Ни один охотник сразу не пойдет на зверя. Необходимо для удачи раньше изучить его характер, привычки. Мы здесь как в лесу. Вдруг буду любезен с пашою, не любимым султаном, или, наоборот, холоден с его любимцем. Все надо делать в угоду «падишаху вселенной», ибо от него зависит наше возвращение в Картли. Но если я спрошу одного пашу о другом, тот сразу насторожится. Подкупать немедля тоже неразумно, раньше следует узнать — кого первого.

— Я, мой Георгий, все поняла, кроме одного: почему не поручишь некоторые дела Дато или Ростому? Тоже умеют ловко проникать в любую душу. Или, может, жен пашей мне посетить?

— Разве осмелился бы, моя прекрасная Русудан, беспокоить тебя пустяками? В более крупном должна помочь мне… патриарха вселенского посетишь.

— Уж не шутишь ли, мой Георгий?!

— Нет! Еще никогда так серьезно не нуждался в твоей помощи. Не тревожься, раньше пойдет Ростом и попросит патриарха Кирилла Лукариса благословить тебя, Хорешани и Дареджан. Передашь дары. В остальном учить тебя не приходится.

Ночь казалась Русудан нескончаемой, назойливой. Блики решетчатого фонаря падали на холодные плиты и зловеще свивались в цепи. И подушки были жаркие, рассеивающие дрему. Нетерпеливо прислушивалась Русудан к шорохам и, едва порозовел небосклон, стала торопить женщин.

Потягиваясь спросонок, Хорешани силилась сдержать зевоту. Прозрачная рубашка сползла с округлого плеча на пополневшую грудь, а кожа по-прежнему отливала розовым бархатом.

— О, о, еще ведь рано, — поморщилась она, — отправимся