способностях. Но скоро эта разница не будет иметь для Черного значения — когда они поймут.

В соседней камере кто-то заливисто хохотал, наверное вспоминая удачный анекдотец.

10

Он уже почти подчинил себе чужую сущность, когда вдруг понял, что творит, и ужаснулся. Ведь если б он завершил начатое, чужак просто бы слился с ним, передавая ему свое стремление двигаться.

Он содрогнулся от омерзения и вытолкнул чужака прочь.

И успокоенно погас.

11

Кирра видела, что незнакомец умирает. И ничего не могла с этим поделать.

Она знала, что парню, потерявшему так много жизненного тепла, сейчас холодно, очень холодно и даже огонь очага не в силах его согреть. Мальчику бы сейчас ту самую Виниэль, о которой он все кричал в столь редкие моменты, когда приходил в сознание. А не ее, так хотя бы мать, сестру — в общем, по-настоящему любящее сердце. Чтобы легла рядом, прижалась всем телом, всею душою рванулась к нему: «Не уходи. На, возьми частицу моего тепла, возьми частицу меня, только останься, любимый!» Да откуда ж ей взять родичей этого незнакомца? Ведь неизвестно даже, живы ли они вообще, а если и живы, то где сейчас, уж не на другом ли конце мира?

Эх, а паренек-то красивый, ладный. Жаль будет, если…

Да, тяжела ты, жизнь, тяжела и жестока. Играешь с нами, как паук с мухою, — то отпустишь, то завертишь, а всегда в конце концов оказывается, что все это — только чтобы пуще нас запеленать. И пожрать.

Ну ничего, мальчик, ничего. Мы еще поборемся, мы еще поглядим, кто сильнее. Поглядим.

…И плакала украдкой, когда дочки с сыном не было поблизости.

Я должен вспомнить все:

закаты и рассветы, студеный водопад и перевал в горах.

Я должен вспомнить сон — там, на пороге лета, — и чью-то злую боль на собственных плечах.

Я должен возродить все, что во мне пылало:

отчаянье, любовь и кровь на рукаве.

Но где-то впереди услышу вздох усталый:

«Что толку возрождать, коль все оно — в тебе?»

И в этот страшный миг я вспомню,и, внезапно глаза закрыв, надолго замолчу.

И пожелаю смыть ту кровь и смерти запах — и лишь оставлю боль, прильнувшую к плечу.

Глава пятнадцатая

Меняем реки, страны, города…

Иные двери… Новые года…

А никуда нам от себя не деться,

А если деться — только в никуда.

Омар Хайям

1

За следующий час, проведенный в лесу, Эльтдон убедился, что река, несущая свои воды неподалеку, не так уж спокойна и безопасна, как могло показаться на первый взгляд. Его глаза, привыкшие когда-то высматривать даже тень возможной опасности, не утратили навыка за долгие годы отшельничества и теперь безошибочно отмечали узловатую корягу, плывущую против течения, очертания гигантских клешней сквозь тонкий слой ила или излишне правильной формы прутик, склонившийся над водой. Да, в этой реке Эльтдон не стал бы купаться.

Деревья, росшие по берегам, были несколько иного мнения и изящно свешивались над течением, создавая приятную прохладу и спасительную тень. Правда, эльф настороженно относился даже к ветвям, нагнувшимся над его головой, подсознательно ожидая прыжка сверху. И дождался.

За его спиной что-то шевельнулось, и астролог, не успевая сделать ничего другого, присел и выставил тарр копьем вверх и назад. Хитрость не сработала — гибкое мускулистое тело пролетело над эльфом и приземлилось перед ним. За миг до того, как тварь снова прыгнула, Эльтдон успел ее рассмотреть. Это была лягушка размером с молодого грифона: высота в холке по эльфийское бедро, длина — шага три. Кожа амфибии напоминала смесь разнообразнейших листьев, небрежно наложенных один на другой. В принципе ничего особенного, так — лягуха-переросток. Вот только ротик у «лягухи» был необычный: с зубками. И на лапах — шпоры, направленные вперед. Видимо, зверюга подстерегала добычу, сидя на ветке дерева, а потом прыгала, оттягивая кисти назад и выставляя острые, немного загнутые вверх шпоры. И прыгала быстро. Вот как сейчас.

Эльтдон успел дернуть опущенный конец тарра вверх. Вовремя: рожки полумесяца встретили тварь еще в воздухе; встретили, но не остановили. Ее верхние лапы зависли, печально дернувшись, зато нижние рассекли пространство

— и шпоры вошли в обнаженное тело эльфа. Он рывком поднял тарр вперед и вверх, высвобождаясь от шпор, и ударил лягушку о землю. Это уже было лишним, так как тварь издохла. И делал он это больше с досады, подозревая, что лягушка при охоте не слишком полагалась на остроту шпор. Скорее уж на их ядовитость. А если так, жить ему осталось ой как мало!

Эльтдон осмотрел раны. Обе были неглубокими, в палец шириной. Кровь уже вытекала из них, и эльф опустился на песок, разочарованно думая: «Умру. Жалко, Черный-то на меня понадеялся. И Ренкр».

Из зарослей за спиной раздался сочный басистый голос:

— Слышь, браток, ты, главное, за оружие не хватайся.

Эльтдон обернулся и увидел перед собой кентавра. Сверху кентавр напоминал мощного мужика с каштановыми курчавыми волосами, пышной бородой и чуть раскосыми глазами. Хотя этот народ было принято считать самым что ни на есть варварским, а следовательно, представлять их всегда абсолютно нагими, кентавр носил пеструю, как кожа убитой лягушки, куртку-безрукавку; волосы на голове пришельца перехватывал металлический обруч с чеканными листьями. Нижняя часть кентавра представляла собою туловище единорога, правда, размерами раза в три больше самого крупного из них. Вооружение пришельца составлял широкий охотничий нож на поясе, короткий лук за плечом… ну и, конечно, мощные острые копыта.

Кентавр улыбнулся и подошел поближе.

Эльф поднялся, стискивая зубы, чтобы не закричать от пронизывающей живот боли, и протянул ладонь для рукопожатия. Широкая пятерня кентавра бережно стиснула побелевшие от напряжения пальцы Эльтдона, а другая легко опустилась на плечо, усаживая астролога на траву.

— Сядь, — сказал кентавр. — А лучше ляг, — добавил он, поразмыслив.

Эльф хотел было что-то спросить, но тот выставил перед собой ладонь:

— И помолчи. Я должен поискать для тебя лист кровяницы. Потерпи.

И ушел.

Эльтдон закрыл глаза и полностью переключил внимание на внутренние ощущения. Они его не радовали. Резкая спазматическая боль клубилась в районах обеих ран, все разрастаясь, сплетаясь в единый клубок и медленно подкатываясь сначала к легким, потом к горлу, а потом…

На живот легли две холодные пластинки листьев. От неожиданности Эльтдон дернулся, но потом затих. И подумал: кентавр так неслышно передвигается по лесу, что даже он, эльф бывалый, не смог уловить звук его шагов.

А тот широко улыбнулся:

— Слышь, браток, ты еще маленько потерпи. Боль — она