свою Родину не умею, убил сколько мог».

— «Кофейную» держим? - спросил он.

— Теперь уже не отдадим, - ответил я.

— Вы хотите знать, товарищ лейтенант, про мальчика? Я вам скажу. И что он мне говорил когда умирал, тоже скажу… Я хорошо запомнил

— У нас двух человек сразу в первый день убило, когда выбивали немцев, потом Ветрякова ранило в голову, потом Хотинцева. Обстановка создалась тяжелая. У нас уже не было, понимаете, ни одного здорового бойца: кто не убит, тог ранен. Я сам одной левой рукой стрелял, правую под диск подложил, она ничего делать не могла, а коленку мне раздробило, подняться нельзя. А немцы снова и снова бросаются в атаку и кричат, как сумасшедшие. Мне вторую руку ранило, и я уж не мог стрелять. И только один Воля по всему дому мечется. В ранах, кровью истекает, а сам пол ползет к окну, постреляет, гранату бросит, немного полежит, силы-то нет, потом поднесет кому-нибудь из раненых воды испить и опять стреляет. А немец все прет и прет. Тогда Воля просит. «Товарищи, покричите «ура», а кто не может кричать «тура», кому тяжело, пусть, кричит «а-а а»…»

Вот мы и кричим. Немцы тоже кричат. Когда кричим, они все-таки опасаются к нам итти.

А потом Волю осколком мины в грудь ранило У него кровь показалась изо рта, а он с автоматом дополз до окна, стреляет и вместе со всеми тихо так кричит «а-а-а»… Потом затих. И немцы что-то меньше стали стрелять.

Ночь подошла. Слышу мальчик тихо так говорит: «Товарищ сержант, вы меня слышите?».

— Слышу, - говорю, - Воля.

— Спасибо, - говорит, - товарищ сержант, вам, лейтенанту и всем товарищам. Извините, что я был такой нехороший. Этому причина - мое горе, а сейчас мне очень хорошо, я очень сейчас счастлив. Вы слышите?

— Слышу, - говорю, - все слышу, Воля.

— Я вот что думаю, товарищ сержант, - говорит Воля. - Каждый человек зачем-нибудь на свет родится. Один - для того, чтобы всю жизнь какое-нибудь полезное дело делать, пусть даже только марки клеить на конверты. Другой- затем, может быть, чтобы один раз только стать во весь рост и крикнуть «Вперед!». Это ничего не значит, что он коротко прожил. Важно, что он сделал то, что в общую человеческую книгу ляжет хотя бы только запятой или точкой или одной буквочкой… Вот я сейчас думаю, что в главе истории, где написано, как советский народ боролся с врагами, и я поставил свою запятую. Мне видна вся книга, толстая, красивая. Наша глава в ней самая большая и самая важная…

— Вот что он мне сказал, товарищ лейтенант… Потом опять полезли немцы, и мы с ним отстрели вались, как могли. И у него все бежала и бежала т угла губ кровь, а я ничем не мог ему помочь Но вот слышу Воля перестал стрелять. Я подползает больше нашего Воли. Какой он был умный» храбрый мальчик, товарищ лейтенант…

Так рассказал мне о нашем Воле, школьнике из Сталинграда, сержант Саитов.

В. ЕВГЕНЬЕВ

БОЕВОЙ РУБЕЖ

Неравный бой длился уже много часов. Неизбежный конец его был ясен бойцу Горюнову. Десять, ну, самое большее, двадцать минут он сможет еще продержаться. Он расходовал последний диск автомата. А потом… Потом пойдет в дело одна единственная граната. С ее разрывом оборвется и его молодая жизнь и черная жизнь тех немцев, которые сунутся к нему раньше других.

Горюнов не сумел бы сказать, сколько времени идет бой за этот обгорелый, изуродованный дом на одной из окраинных улиц Сталинграда. С болью в сердце он вспоминал, как один за другим пали шесть его товарищей-бойцов, один здесь в комнате, пятеро в саду, у дома. Вспоминал, как вражья пуля впилась ему в ногу и как долго тянулась страшная ночь… Прошло много часов с тех пор, как он и его товарищи выбили немцев из этого дома, и, как выполняя приказ держаться во что бы то ни стало, он один теперь отражает упорные атаки немцев.

Внезапно Горюнов услышал за спиной неясный шорох, кто-то подкрадывался к нему сзади… «Не ужели обошли?» Не сводя глаз с улицы, он чутко прислушивался к звукам, доносившимся снизу. Шорох стал слышнее. «Ну вот и конец»,-поду мал Горюнов. Он приготовил гранату.

«Сейчас… сейчас… Эх!»-Рука Горюнова с гранатой в последнее мгновение застыла в воздухе в медленно опустилась: из-за полуразрушенной стены показалась круглая, коротко остриженная голова мальчика лет десяти.

— А, чтоб тебе,-прошептал Горюнов, и крикнул, увидев, что мальчик хочет подняться: - Лежи, лежи, не вставай! Убьют…

Мальчик, испуганный окриком, замер на полу.

— Ты что, откуда? - спросил Горюнов и в ту же минуту, прильнув к автомату, стал стрелять, потому что из-за дома напротив опять выскочило несколько немецких солдат. Горюнов со злобной радостью увидел, как один немец повалился навзничь, сраженный его пулей. Остальные, подхватив раненого, скрылись за углом.

— Говорю - не суйтесь, пока жив! - сказал Горюнов сквозь зубы и вздрогнул от неожиданности, почувствовав, что мальчик подполз и прижался к нему. Скосив глаза, Горюнов посмотрел* на мальчика. Он был худенький, бледный. Глаза у него были красные, то ли от того, что он много плакал, то ли от дыма…

— =-Да откуда же ты взялся?-спросил Горюнов.

— Я в подвале был, - хриплым голосом ответил мальчик.

— В подвале? Как же тебя миной-то не убило?-

— Вот, значит, не убило, - и. помолчав, добавил: - Стенка упала я и вылез.

— Ну и напрасно вылез, - строго сказал Горюнов, - ступай-ка обратно, тут, понимаешь ли, нечего тебе делать. Пули-то, видишь, так и свищут… Иди, брат, иди в подвал. Слышишь?

Мальчик лежал неподвижно и молчал, опустив голову на руки.

— Не пойду, тут лучше, - тихо сказал он,- не пойду. Темно там, страшно.

— Так, - повторил Горюнов, - вы что значит, жили тут?

— Жили,-тихо ответил мальчик.

Горюнов невольно осмотрелся по сторонам Он как будто впервые увидел эту комнату с обвалившейся стеной, оклеенную голубенькими обоями, разбитый шкаф с черепками посуды, опрокинутый стол, стулья, изорванный в клочья розовый шелковый абажур. Около кадки с фикусом, в углу лежало неподвижное тело сержанта Королькова. Для Горюнова этот дом, эта комната был я только лишь боевым рубежом, который он дол жен был защищать. Но ведь здесь совсем недавно жили мирной и счастливой жизнью люди… Горячая ненависть к врагу, разрушившему эту жизнь, охватила Горюнова. Эх, будь у него еще патроны, он показал бы этим громилам. А теперь. Он взглянул на мальчика и