Березовский Феоктист Варвара Рассказ (Из рассказов бабушки о старой Сибири)

Зине Березовской посвящаю.

Давно это было: годов шестьдесят, или семьдесят прошло с тек пор. Худо жилось в ту пору в Сибири. Хоть и просторно было, а народ жил бедно — подати тяжелые были, неурожаи случались, скот часто падал. А в наших местах и совсем тошно было: кругом лес да болота, летом гнус заедал, а зимой такие морозы да бураны были — птица на лету замерзала. Наша деревня стояла в самом глухом месте: от города верст полтораста и от тракта верст сорок. Многие мужики до старости доживали и не знали — какой есть город и в которой стороне стоит. Даже поп и тот к нам один раз в год приезжал — когда по сбору ездил, да сразу за весь год ребят крестил и покойников сверх земли отпевал. Начальство по десять лет не заглядывало. Я до двадцати лет в деревне прожила, а заседателя один раз видала — когда большая беда у нас стряслась.

Жила в нашей деревне вдова, крестьянка Пенкина с сыном. Люди были небогатые… А хорошие, уважительные. Хлеб сеяли, две лошади имели, корову, овец, домишко свой.

Михайле Пенкину в то время годов двадцать было.

Красавец парень был: высокий, волосы черные в кольцо; лицо хоть и смугло, а чистое, с румянцем; глаза, как угли и брови черные — дугой; усы пробивались. И по характеру хороший парень был: тихий да уважительный. Работал и всем хозяйством правил — как настоящий мужик. А с бедностью справиться не мог — то скотина падет, то хлеб не родится. По бедности и одевался: серый азям в заплатах носил, да бродни дырявые, а наши девки глаз с него не спускали — любовались глазами черными, да кудрями непокорными. А он кроме сестры моей Варвары ни на кого смотреть не хотел. Бывало, девки с парнями выйдут в праздник на полянку — в хоровод играть, или в лес пойдут — венки завивать, Михайлу с Варварой водой не разольешь. Смотрят друг на друга, молчат, зубы скалят и рук не разоймут.

Варвара в молодости тоже красивая была — как раз под пару ему. Высокая круглолицая, белая да румяная; глаза синие и большие, волосы русые, и коса до пояса. Бывало в праздник оденет сарафан кумачовый, да в косу вплетет ленту алую чуть не до полу, выйдет с девками на полянку, из всех выделяется: голос звонкий — на всю деревню слышен. С девками дурит, а к Михайле Пенкину, как приворожена.

Маменька по женскому сердцу мирволила им. А тятенька прочил ее за богатого парня из Казаткуля; даже разговор был с родителями этого парня.

Тятенька наш был строгий и хозяйственный, первый человек на сходе. Бывало мужики полдня галдят да спорят, а он сидит где-нибудь на бревне, черную бороду перебирает и слушает. А потом, как скажет — так сход и постановит.

Как же ему было отдать Варвару за бедняка?

Пенкин знал про это и часто Варваре говорил:

— Чо, Варя… разлучат нас?

Варвара только смеется:

— Не разлучат!

— А нужда…

Варвара нахмурится и отрежет:

— Разлучат…. удавлюсь!.. Либо в озеро брошусь.

Я хоть и маленькая была, а про их дела знала.

Бывало, увижу их вдвоем, прибегу домой, дух не переведу, матери рассказываю:

— Маменька!.. Варька с Михалкой за гумном… целуются!.. Варька кудри ему гладит… а он ей косу расплетает…

А маменька только цыкнет на меня:

— Цыц ты!.. Марш на печку!.. Ишь чо удумала… Маленько, а подглядывашь… Вот выпорю ужо!..

Пенкин часто захаживал к нам — с братом Иваном одногодки и товарищи были.

Придет, бывало, с братом калякает, а с Варвары глаз не спускает.

А Варвара ходит и как кумач пылает.

Так года два они и хороводились, пока не стряслась с ним беда.

По весне Пенкин с братом Иваном уехали на пашню — работать.

Пашни наши были рядом: от Пенкиной избушки до нашей — версты три.

В ту пору проезжал из города в Казаткуль дядя Пенкина — родной брат его матери — богатый мужик и Казаткульский старшина. Ездил в город с мукой. Распродался, купил, что следует для хозяйства и через нашу деревню домой возвращал я. В деревне не остановился, проехал дальше и по пути заночевал у Пенкина не пашне.

Конечно, встретились, как родственники, друг другу обрадовались.

Пенкин бросил работу, давай дядиных лошадей распрягать, чайник кипятить.

А дядя ходит вокруг избушки, смотрит его сбрую, соху, бороны и похваливает:

— Ничо… Хозяйственно!..

Мужик был степенный, рассудительный, росту большого, борода русая — лопатой, в плечах — сажень; кумачовую рубаху носил, да штаны синие, дабовые— кумач да даба в ту пору в моде у нас были.

Вскипел чайник. Сели в избушке чай пить. Пьют, калякают…

Дядя рассказывает: был в городе, продал сорок пудов муки, купил железа на ободья, чаю кирпич, сахару, бабе на платье; да три целковых наличных осталось. Дома хотя и достаток, а купленное про запас — не мешает.

— А у нас, — говорит Пенкин, — не то што про запас… даже што ежечасно требуется и тово не хватат…

— Ничево, сынок… не завидуй… будешь работать — наживешь больше нашева!

— Да я не завидую… так… к слову пришлось…

А у самого, как после рассказывал Пенкин, вдруг почему-то сердце вскипело — вспомнил про нужду свою, да про Варвару.

Посмотрел дядя в поле, видит: ночь подходит.

— Ну, — говорит, — сынок, притомился я… Услужи дяде — пусти моих вороных к траве… а после — напой. Они у мена балованные — сразу поить нельзя.

Пенкин с радостью:

— Ложись, спи… все сделаю!

Дядя, как лег, так и захрапел.

Спутал Михайло лошадей, пустил к граве, подошел к повозке, смотрит: в повозке на сене железо лежит, чаю кирпич, кулек с сахаром и покупка в бумаге.

Постоял, посмотрел и подумал:

— Эх ты, жись!

И опять вскипело сердце, опять нужду да Варвару вспомнил.

И вдруг показалось: не нужда, а дядя поперек дороги стоит.

Затрясло…

Перекрестился, да бегом в избушку.

Понял, — откуда такие мысли в голову лезут.

А дядя лежит у дальней стены и на всю избушку храпит.

Скинул азям, не разуваясь лег. А уснуть не может — ворочается.

Взглянул на открытую дверь: на пороге стоит босой старик, в белой рубахе и в белых штанах, на голове белые кудлы дыбом; стоит и шепчет:

— Ну… што же ты?

Вскочил Пенкин на ноги. А старик будто провалился.

Выбежал из избушки, — и там никого нет. Темень. Только слышно — как кони травой хрустят да похрапывают.

Постоял.

В поле теплынь, духота, а у него по спине мураши ползают. Голова, как овин.

Пошел лошадей поить.

Напоил й опять лег. Лежит, боится на дверь взглянуть, а самого к двери тянет.

Взглянул: у порога опять кудлатый старик стоит.

Стоит и шепчет:

— Ну, чо, паря?.. Ежели шо… помогу…

Опять вскочил парень на ноги, чует,